17d78cda13bc84b2c063cd4f8dab60c1 Перейти к контенту

Серебряный Век.


Рона

Рекомендуемые сообщения

  • Ответы 119
  • Создана
  • Последний ответ

Лучшие авторы в этой теме

Маяковский и Брики: Трое в лодке

У Владимира Маяковского, Лили и Осипа Брик никак не получалось разобраться в своих отношениях друг к другу – в итоге они поселились втроем. А когда любовная лодка переполнена, нет ничего удивительного в том, что в конце концов она идет ко дну…

Лиля Брик утверждала: «Наша любовь не могла омрачить ни наших отношений, ни дружбу Маяковского и Брика. Мы все решили никогда не расставаться и прожили всю жизнь близкими друзьями, тесно связанными общими интересами, вкусами, делами». Но таким ли безоблачным был этот странный союз?

РАДОСТНЕЙШАЯ ДАТА

«Июль 915-го года. Радостнейшая дата. Знакомлюсь с Л.Ю. и О.М. Бриками», – написал Маяковский в автобиографии.

Лиля Брик не была красавицей, но обладала удивительными сексуальностью и обаянием и к своим 24 годам успела навидаться всякого. Сперва в 13-летнюю девочку влюбился учитель словесности, чем она не преминула воспользоваться, выдавая его сочинения за свои и пожиная лавры.

У бабушки в Польше, куда от греха подальше была отправлена юная обольстительница, от нее потерял голову родной дядя – до того, что всерьез предлагал отцу Лили Юрию Кагану отдать за него дочь. В конце концов девушка забеременела от своего преподавателя игры на фортепиано. Избавление от нежелательного плода не прошло для Лили бесследно: больше она не могла иметь детей (хотя, признаться, не особо к этому и стремилась). Когда в 1912 году девушка вышла замуж за добропорядочного юриста Осипа Брика, ее семья вздохнула с облегчением.

До знакомства с Лилей Маяковский встречался с ее младшей сестрой Эльзой – именно она ввела поэта в дом Бриков. Тот, как это случалось со многими мужчинами, видевшими Лилю, влюбился в нее с первого взгляда. (Эльза была этим сильно раздосадована, но не прекратила отношений ни с неверным возлюбленным, ни с сестрой.) Продекламировав новым знакомым только что законченное им «Облако в штанах», поэт испросил у хозяйки позволения посвятить поэму ей (хотя изначально она была написана для Марии Денисовой) и начертал над заголовком: «Тебе, Лиля». Кстати, Лилей ее начал называть именно Маяковский – по документам она Лили.

ЛЮБОВНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК

«Это было нападение, – вспоминала Лиля Брик, – Володя не просто влюбился в меня, а напал на меня. И хотя фактически мы с Осипом Максимовичем жили уже в разводе, я сопротивлялась. Меня пугала его напористость, рост, неуемная, необузданная страсть». Поэт стал бывать в петербургской квартире Бриков каждый день. Но интимные встречи с Лилей происходили не там, а в доме свиданий. При каждой встрече Маяковский изливал на возлюбленную бурный поток своих чувств. Она же встречала его то нежно и ласково, то холодно и отчужденно, но всегда обращалась к нему сугубо официально – по имени-отчеству и на «вы». От холодности этой женщины Маяковский сходил с ума, рядом с ней он выглядел щенком, с восторгом встречавшим любой поступок хозяйки. В семье Бриков его так и называли – Щеном. Лиля с Маяковским обменялись перстнями-печатками. На кольце Брик поэт выгравировал ее инициалы – «Л.Ю.Б.», которые по кругу читались как бесконечное «люблю».

Всего этого, конечно, не мог не замечать Осип Максимович, хотя официально он был не в курсе ситуации: Лиля строго-настрого запретила сторонам выяснять отношения, и они не смели ослушаться.

На полях одной из своих рукописей Лиля Брик писала: «Физически О. М. не был моим мужем с 1916 г., а В. В. – с 1925 г.». Все это время Осип был рядом с Лилей на правах брата, друга или даже, скорее, подружки и наперсницы. Она всю жизнь любила его, человека, совершенно равнодушного к ней в плане физическом, а Маяковский сходил с ума по Лиле, не способной испытывать глубокое чувство ни к кому, кроме своего супруга. «Я любила, люблю и буду любить Осю больше чем брата, больше чем мужа, больше чем сына. Про такую любовь я не читала ни в каких стихах, ни в какой литературе… Эта любовь не мешала моей любви к Володе. Наоборот: возможно, что если бы не Ося, я любила бы Володю не так сильно. Я не могла не любить Володю, если его так любил Ося».

В 1918 году поэт вместе с любимой снялся в картине «Закованная фильмой» по его собственному сценарию. А вскоре троица собралась и переехала в Москву.

СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

С 1918 года Осип, Лиля и Маяковский открыто зажили все вместе, одной семьей. На «двенадцать квадратных аршин жилья» комнатушки в коммуналке снесли все теплые вещи: холода стояли страшные, дрова стали дефицитом. Денег тоже катастрофически не хватало, хотя все трое работали. От недоедания и авитаминоза Лиля начала опухать. Маяковский ужасно страдал, делал все, чтобы хоть из-под земли достать ставшие драгоценными овощи и дрова.

Через некоторое время Брики получили две комнаты в Водопьяновом переулке, возле почтамта, а Маяковский – жилье неподалеку, в Лубянском проезде. Поэт целыми днями пропадал у Бриков и лишь изредка уединялся у себя – писал стихи, посвященные Лиличке. Вся эта ситуация, конечно, не вызывала восторга ни у ее матери, ни тем более у семьи поэта. Мать и сестра Маяковского со временем смирились с положением дел, но после смерти сына и брата разорвали отношения с «распутницей».

ВЫСОКИЕ ОТНОШЕНИЯ

Однажды Лиля заявила: они с Маяковским не должны общаться в течение двух месяцев. Поэт изнывал от неразделенного чувства, посылал любимой цветы, подарки и письма, на которые она отвечала краткими записками. По истечении срока «заключения» Маяков¬ский встретился с Лилей на вокзале, чтобы вместе ехать в Петербург. Зайдя в купе, он прочел ей только что законченную поэму «Про это» и заплакал.

Кто-кто, а Лиля знала толк в дрессировке мужчин: «Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи». И уж она старалась! Чего стоит один только роман с Александром Михайловичем Краснощековым, председателем Промбанка и заместителем наркома финансов, об отношениях с которым Маяковский прекрасно знал. А сколько таких краснощековых у нее было! Александр Михайлович в конце концов попал в тюрьму за растрату казенных денег: запросы у Лили всегда были высокими и подарков она требовала самых дорогих.

В конце концов она официально объявила Маяков¬скому, что уже не испытывает к нему прежних чувств, добавив: «Мне кажется, что и ты любишь меня много меньше и очень мучиться не будешь». Но поэт продолжал мучиться даже в Париже, куда он уехал, пытаясь забыть всю эту историю. Лиля же продолжала крутить романы: за Краснощековым по¬следовали Асаф Мессерер, Фернан Леже, Юрий Тынянов и Лев Кулешов.

Маяковский, заявив, что он «теперь свободен от любви и от плакатов», отправился еще дальше – в Америку, где у него случилась мимолетная связь с русской эмигранткой Елизаветой Зиберт. Роман имел продолжение: девушка родила дочь Патрицию.

После возвращения из Штатов обласканный советским государством поэт получил небольшую четырехкомнатную квартиру в Гендриковом переулке на Таганке, где неожиданно для всех попросил прописать и Бриков, отношения с которыми у него к тому времени переросли в чисто дружеские. Дружба эта «все время требовала материального подкрепления». Без денег и имени Маяковского семья Бриков вряд ли имела бы в Москве такую популярность. Но и поэту эти отношения были выгодны: Лиля Юрьевна продолжала оставаться его музой и самым близким другом, а эрудированный Осип Максимович правил рукописи Маяковского, давал ему ценные советы и делал заготовки для его революционных поэм. Брик, кстати, не жил монахом: в это время начался его многолетний роман с Евгенией Соколовой-Жемчужной – та ушла от мужа-режиссера, чтобы стать гражданской женой Осипа Максимовича. Лиля, как женщина широких взглядов, на протяжении всей жизни поддерживала с Евгенией Соколовой самые теплые отношения.

ОТВЛЕЧЕННЫЕ ПРЕДМЕТЫ

Осенью 1928 года Маяковский опять отправился во Францию. Ему вдогонку шли письма со списком того, что требовалось купить там Лиличке под надзором к тому времени давно переехавшей в Париж Эльзы. «Рейтузы розовые 3 пары, рейтузы черные 3 пары, чулки дорогие, иначе быстро порвутся… Духи Rue de la Paix, пудра Hubigant и вообще много разных, которые Эля посоветует. Бусы, если еще в моде, зеленые. Платье пестрое, красивое, из крепжоржета, и еще одно, можно с большим вырезом для встречи Нового года»… А самое главное – автомобильчик.

Впрочем, сразу выполнить все ее требования поэт не мог: сперва он отправился в Ниццу для свидания с Елизаветой Зиберт (превратившейся к тому времени в Элли Джонс) и со своей дочерью. Лиля была весьма обеспокоена этим фактом: а ну как Маяковский бросит все и уедет от нее в Америку? Как только поэт вернулся в Париж, Эльза по просьбе сестры познакомила его с очаровательной эмигранткой Татьяной Яковлевой – для переключения внимания. Сестры не ожидали, что Маяковский влюбится всерьез. Поэт тут же отправил «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви» и сочинил «Письмо Татьяне Яковлевой», более того, высказал намерение жениться и увезти девушку обратно в Россию.

Через пару месяцев Маяковский снова отправился в Париж. Стало ясно, что его чувства к Яковлевой не остыли, и Брики предприняли очередной отвлекающий маневр: познакомили поэта с красавицей актрисой Норой Полонской. Расчет оказался верным: между ними вспыхнула страсть, а вскоре Маяковский узнал, что Яковлева выходит замуж за французского виконта. Он был раздавлен изменой, но отношений с Полонской не прекратил. Именно она стала последней, кто видел поэта в день самоубийства – 14 апреля 1930 года. Брики в это время путешествовали по Европе. Лиля говорила: «Если б я или Ося были в Москве, Володя был бы жив».

В предсмертной записке Маяковский написал: «Лиля, люби меня. Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры… Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо».

Осип Брик, пережив войну, умер в 1945 году от сердечного приступа.

Его жена не могла прийти в себя в течение нескольких месяцев после этого и все повторяла: «Когда застрелился Володя Маяковский – погиб он. Когда умер Ося – умерла я». В действительности же Лиля прожила очень долгую жизнь – она скончалась только в 1978 году, в возрасте 86 лет, приняв смертельную дозу снотворного.

Ася Балясина

mayakovskiy.jpg

m2.jpg

Его нет, но жива и живет его поэзия – сплошное сердце, необъятное, красивое, неповторимое. Это был и есть поэт с большой буквы, а не чиновник от поэзии, как долгое время считалось. И любил этот гениальный лирик, сам переживший трагедию человеческого существования, также горячо и неистово, как и выкладывал свои мысли и чувства в бесконечную стихотворную лестницу.

Чем-чем, а любовью прекрасных дам Владимир Владимирович не был обделен ни при жизни, ни после смерти. Но, в сущности, в его жизни была только одна женщина… Все женщины Маяковского не просто знали о существовании Лили Юрьевны Брик, в их непременную обязанность входило выслушивание его восхищенных рассказов о Ней.

Любовь Маяковского к своей Лиличке была, действительно, всем в его жизни; понять ее и по-настоящему прочувствовать можно, читая их письма друг к другу. У влюбленного Маяковского было множество имен для Лили: Киса, Лисичка, Личика, Детик… Подписывался обезумевший от любви поэт также по-разному: Твой Щен, Щенок, Весь Я. Иногда слова «Щен» или «Щенок» заменялись по-детски нарисованными маленькими щенками.

Лиля называла Маяковского: Волосик, Щеник, а подписывалась не менее изящно: Кошечка, а если Лиля болела, то – Лежащая кошечка. Иногда кошечка Лиля, особенно в начале писем, превращалась в «Солнышко Самое Светлое». Да, есть женщины, которые заколдовывают мужчин навсегда и от них невозможно освободиться...

Романтика, теплота, свет, страсть – все было в этой любви. А также была боль – пронзительная и каждый раз убивающая. Треугольник (Владимир Маяковский – Лиля Брик – Осип Брик) был для поэта самым сложным жизненным испытанием, лабиринтом, в котором он безнадежно искал выход. Жить с женщиной и влюбленным в нее же мужчиной под одной крышей было невыносимо. Но лучше так, чем совсем без нее. Кажется, что бронзовый и монументальный Маяковский – «жилистая громадина», много раз повторял, что он и засыпает, и спит с ее именем на устах. В любви эта громадина была мягче и нежнее облака, как сам поэт писал:

«Меня сейчас узнать не могли бы:

Жилистая громадина

Стонет,

Корчится.

Что может хотеться такой глыбе?

А глыбе многое хочется!

Ведь для себя не важно

И то, что бронзовый,

И то, что сердце – холодной железкою.

Ночью хочется звон свой

Спрятать в мягкое,

В женское».

«Любовь – это сердце всего», – написал когда-то Маяковский своей возлюбленной Лиле. И, действительно, эти три слова никогда не покидали поэта и являлись его заповедями. Любовь и боль варились внутри Маяковского в одном котле. «Мы никогда не снимали подаренные друг другу еще в петербургские времена, вместо обручальных, кольца-печатки, – вспоминает сама Брик. – На моем Володя выгравировал буквы Л. Ю. Б. Если читать их по кругу, получалось бесконечно – люблюлюблюлюблюлюблюлюблю…»

Жил Маяковский в одной квартире с Бриками. Вся Москва с удовольствием перемывала косточки этой необычной, просто-таки шведской, «семье втроем». Однако все эти сплетни были совершенно непохожи на то, что было на самом деле. Незадолго до смерти Лиля признается поэту Андрею Вознесенскому: «Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался к нам, царапался в дверь и плакал».

Брик прекрасно сознавала, как мучается Маяковский. «Но ничего, – говорила она своим друзьям. – Страдать Володе полезно. Он помучается и напишет хорошие стихи». И Маяковский, действительно, страдал, мучался и писал хорошие стихи. Одной из своих возлюбленных, Наталье Брюханенко, поэт признавался, что любит только Лилю: «Ко всем остальным я могу относиться только хорошо или очень хорошо, но любить я уж могу на втором месте».

И все же однажды наступил предел этих горьких и одновременно сладких мучений. 12 апреля 1930 года жизнелюбивого, глубокого и тонкого поэта не стало. Маяковский застрелился. Он много болел, грипп за гриппом; как вспоминает, Лиля Брик: «Совершенно израсходовал себя, от всякого пустяка впадал в истерику. Оставил только одну пулю в дуле – а это 50 процентов осечка. Такая осечка была уже 13 лет тому назад в Питере. Мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского. Но я не всегда могла ходить за ним по пятам. Если б я в это время была дома, может быть, и в этот раз смерть отодвинулась бы».

Действительно, несколько раз до трагической развязки Маяковский порывался сделать последний шаг к самоубийству. И 18 февраля 1930 года Владимир Владимирович в последний раз видел Лилю. Тогда он провожал ее и Осипа за границу – в Берлин и Лондон. Больше они уже не увиделись. После смерти поэта его «Солнышко Самое Светлое» в 1945-м году скажет: «Когда застрелился Маяковский – умер великий поэт. А когда умер Осип – умерла я». Многие ей этого так и не простили.

Но как рассказывала потом в своих воспоминаниях Лиля Юрьевна, многие годы ей снился Маяковский. Иногда он плакал, просил прощения и всегда не хотел расставаться. Не хотел уходить из ее снов. Иногда посмеивался и уверял ее, что она тоже покончит жизнь самоубийством… 24 августа 1978 года Лиля Юрьевна Брик покончила с собой, приняв огромную дозу снотворного. Она заснула вечным сном в «вечном городе» Риме. Теперь они снятся друг другу.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Отличный пример для подражания, шведская семья отдыхает.Тогда это конечно было в диковинку, а сейчас просто лярвой бы назвали.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Розы. Стихотворение. Бунин И.А.

Розы

Блистая, облака лепились

В лазури пламенного дня.

Две розы под окном раскрылись -

Две чаши, полные огня.

В окно, в прохладный сумрак дома,

Глядел зеленый знойный сад,

И сена душная истома

Струила сладкий аромат.

Порою, звучный и тяжелый,

Высоко в небе грохотал

Громовый гул... Но пели пчелы,

Звенели мухи - день сиял.

Порою шумно пробегали

Потоки ливней голубых...

Но солнце и лазурь мигали

В зеркально-зыбком блеске их -

И день сиял, и млели розы,

Головки томные клоня,

И улыбалися сквозь слезы

Очами, полными огня.

1903-1904

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Яковлева: Татьяна, русская душою

За ней ухаживали Александр Вертинский и Сергей Прокофьев. А Владимир Маяковский мечтал видеть своей женой…

22_01_00.jpg

Между тем в России о Татьяне Яковлевой почти ничего не известно. О романе с Владимиром Маяковским, случившемся в Париже в 1928 году, стали говорить только спустя сорок лет. Между тем поэт был по-настоящему влюблен.

22_01_01.jpg

Финал поэта

С Яковлевой его познакомила сестра Лили Брик Эльза Триоле. В своих мемуарах сама Эльза напишет, что сделала это для того, чтобы Маяковский не скучал в Париже. Но существует мнение, что встреча была организована с другими целями — отвлечь поэта от родившей ему дочь американки Элли Джонс и задержать в столице Франции, где он щедро оплачивал житье-бытье Эльзы и ее спутника Луи Арагона.

Во Францию Татьяне удалось выехать благодаря дяде — знаменитому художнику Александру ЯковлевуФинал этой истории известен: Маяковский влюбился в Татьяну и настойчиво принялся уговаривать ее выйти за него замуж. Чуть ли не сам думал перебраться в Париж. В итоге ему было отказано в выезде за границу. Одна из подруг Маяковского Наталья Брюханенко вспоминала: «В январе 1929 года Маяковский сказал, что влюблен и застрелится, если не сможет вскоре увидеть эту женщину». Эту женщину он не увидел. А в апреле 1930 года нажал на курок.

Есть ли какая-нибудь связь между этими событиями — точно не скажет никто. Развязка случилась весной. А еще в октябре 1929 года Лиля в присутствии Маяковского вслух прочитала в письме сестры Эльзы о том, что Татьяна собирается замуж за виконта дю Плесси. Хотя на самом деле речь о свадьбе зайдет лишь месяц спустя.

Яковлева до последнего дня не забудет Брик случая с письмом. И с горькой иронией однажды признается, что даже благодарна ей за это. В противном случае она, искренно любя Маяковского, вернулась бы в СССР и сгинула в мясорубке 37-го года.

Девушка из рекламы

22_01_01.jpg

Татьяна с сестрой Людмилой и гувернанткой. Пенза, 1908 г.Выехать в Париж Татьяне удалось в 1925 году благодаря своему дяде, популярному во Франции художнику Александру Яковлеву. Выпускник императорской Академии художеств, Яковлев за год до приезда Татьяны был удостоен ордена Почетного легиона. Оформить вызов для племянницы ему помог господин Ситроен, владелец автоконцерна, с которым художник согласился сотрудничать в обмен на ходатайство о Татьяне.

Первые месяцы 19-летняя девушка провела на юге Франции, где лечилась от туберкулеза, заработанного в голодные послереволюционные годы в Пензе. А затем вернулась в Париж и поступила в школу моды. Вскоре Татьяна пробует свои силы в моделировании шляпок и преуспевает в этом. Никого не оставляет равнодушным и ее красота: афиши с лицом Яковлевой, рекламирующей тот или иной товар, развешаны по всему городу.

Дядя вводит ее в мир светского Парижа. На ее глазах разворачивается роман Коко Шанель с великим князем Дмитрием Павловичем, она играет в четыре руки на рояле с Сергеем Прокофьевым, знакомится с Жаном Кокто, которого через несколько лет спасет от тюрьмы. Кокто, поселившегося в одном гостиничном номере с Жаном Маре, арестует полиция нравов. И Яковлева примчится в полицейский участок Тулона и заявит, что ее любовника Кокто арестовали по ошибке. Великого драматурга немедленно освободят.

Татьяне пять летОбщаясь с самыми выдающимися представителями русской культуры — за ней ухаживает Федор Шаляпин, свои рисунки дарят Михаил Ларионов и Наталья Гончарова, — встречу с Маяковским Татьяна восприняла совершенно спокойно. До наших дней дошли только письма поэта к ней. Корреспонденцию Татьяны, хранившуюся в архиве Маяковского, после его смерти уничтожила Лиля Брик. Так и не простившая ему «предательства» — посвящение своих стихов другой женщине.

Брак с виконтом Бертраном дю Плесси стал для Яковлевой, по ее словам, «бегством от Володи». Она понимала, что Маяковского больше не выпустят за границу, и хотела нормальной семьи. И так же честно признавалась, что никогда не любила дю Плесси.

В 1930 году у них родится дочь Фрэнсин. А еще через год Татьяна застанет в постели мужа другую женщину. На развод она не станет подавать только из-за дочери. Но семейная жизнь с Бертраном отныне будет лишь номинальной.

Мгновенное притяжение

К тому же у самой Яковлевой в скором времени появится новое увлечение — Александр Либерман. По иронии судьбы, знакомство с двенадцатилетним Алексом произойдет в первый год ее пребывания в Париже. У дяди Александра был роман с матерью Алекса Генриеттой Пакар, и он попросил племянницу присмотреть за мальчиком.

22_01_04.jpg

Татьяна с дочерью Фрэнсин в КоннектикутеСледующая встреча случится в 1938 году, когда Алекс и Люба Красина, дочь советского посла во Франции, на которой он собирался жениться, приедут отдохнуть на юг. Там же восстанавливала свои силы и Татьяна, попавшая за год до этого в автокатастрофу. Увечья женщины были такими страшными, что ее тело первым делом отправили в морг. Там она пришла в себя и, к ужасу санитаров, начала стонать. В больнице Яковлевой пришлось пережить тридцать пластических операций. И поездка на море была весьма и весьма кстати.

Внимание приехавших на тот же курорт молодых привлекли антикварные стулья, которые, по словам продавца, уже были приобретены мадам дю Плесси. Красина сама разыскала Татьяну и еще раз познакомила с Александром, уже возмужавшим и симпатичным молодым человеком. Как потом будет вспоминать Либерман, между ними «мгновенно возникло притяжение». И больше они не расставались.

Официально женой Либермана Татьяна станет в 1941-м году после гибели дю Плесси — над Ла-Маншем его самолет был сбит фашистскими зенитчиками. Из рук генерала де Голля Яковлева, как вдова героя, получит орден. И вместе с Алексом и дочерью Фрэнсин переедет в Соединенные Штаты.

Судьба всегда была к ней благосклонна. Недаром в 20-х годах Татьяна писала матери: «Мне на роду написано «сухой из воды выходить». Даже во время оккупации, когда Яковлева организует приют для 123 беспризорных детей, ей удастся получить помощь от самих немцев. Генерал Херинг был поражен красотой Татьяны и… фамилией дю Плесси, которая, по его мнению, указывала на прямое родство с кардиналом Ришелье.

Шляпки от Татьяны Яковлевой носили все звезды Америки (на фото — одна из ее моделей)В первые месяцы пребывания в Нью-Йорке дворянская фамилия еще раз сыграла Татьяне на руку. Ей удалось устроиться дизайнером женских шляп как «графине дю Плесси». Ее шляпки носили Марлен Дитрих, Эдит Пиаф, Эсти Лаудер и другие состоятельные женщины. Секрет ее успеха дочь Фрэнсин объясняет «культурным уровнем и знанием законов общества, которые намного превосходили ее дизайнерский талант. Она была талантливым самодеятельным психиатром и могла убедить любую, что она красавица». Татьяна соглашалась с дочерью. «Они уходят от меня, уверенные в себе, как призовые лошади», — говорила она о своих клиентках.

Алекс, бывший в Париже сначала художником, а затем главным редактором модного журнала «Vu», получил предложение из американского журнала «Vogue». В течение последующих пятидесяти лет он будет арт-директором холдинга Конденаст и автором самых выдающихся журнальных обложек. Так, в 1989 году именно ему пришла в голову идея поместить на первой полосе знаменитое фото обнаженной Деми Мур, находившейся на тот момент на 8-м месяце беременности.

Страна Либермания

Семейство Либерманов было довольно состоятельным. В Нью-Йорке они занимали многоэтажный дом на Лексингтонавеню и владели роскошным поместьем в Коннектикуте, которое Джордж Баланчин называл страной Либерманией.

Гостями Либермании становились многие известные русские, приезжавшие в Штаты. Знаменитый историк моды Александр Васильев так вспоминает о своем визите в дом Яковлевой-Либермана: «Это было накануне Рождества 1986 года. В их поместье в Коннектикуте меня привез Геннадий Шмаков, секретарь Яковлевой, автор известной в Америке книги «Звезды русского балета».

22_01_06.jpg

Татьяна рекомендовала Диору нового секретаря. Им был молодой Ив Сен-Лоран (фото 1950 г.)Без него она не могла и шагу ступить. Геннадий готовил ей по утрам каши и другие вкусные вещи и находился при ней неотлучно. Говорил все время «мы»: «Мы с Татьяной ездили в город», «Мы легли спать»…

Яковлева производила впечатление строгой женщины, ее можно было испугаться. Прямая, величественная. И это можно было понять — ведь ее муж Алекс занимал очень высокое положение: был одним из руководителей издательства Конде-наст и скульптором, который пользовался в Америке такой же поддержкой властей, как у нас Церетели.

Татьяна была крашеной блондинкой, носила прическу а-ля Мирей Матье и очки-стрекоза в стиле 70-х. Из одежды предпочитала брюки и блузку. У нее был прекрасный маникюр, длинные ухоженные ногти с ярким лаком.

Дом был оформлен в стилистике 30-х годов: все было белым. Я обратил внимание, что на столике лежала подшивка журналов «Дом и усадьба» за 1914–1917 годы. На стенах висели рисунки Михаила Ларионова, на которых были изображены Дягилев и Нижинский. Когда я заметил хозяйке, что рисунки выцветают на ярком свету, Яковлева ответила: «На мой век хватит».

Я ей не понравился — был в высокой шапке из куницы, а в волосах носил черный бант в стиле XVIII века. «Как у ненавистного Лагерфельда», — сказала Татьяна.

Оттаяла она только на третий день, когда согласилась сфотографироваться со мной и поболтать. Но фаворитом я ее не стал. Меня приблизил Алекс, который пригласил в свою мастерскую, показал работы, а потом дал заказ для журнала «Вог».

Яковлева производила впечатление строгой женщины, ее можно было испугаться (с Валентиной Саниной)Яковлева была знаменита своими афоризмами. «Норка — только для футбола, а для леди — только соболя», — как-то сказала она. Имелось в виду, что в норковой шубке можно ходить только на стадион, а в свет выходить позволительно в соболях.

Она дружила с музами других русских поэтов. Была лучшей подругой Валентины Николаевны Саниной, музы Вертинского. Была близка с леди Абди, урожденной Ией Ге, племянницей художника Ге, музой Алексея Толстого, который вывел ее в образе героини романа «Аэлита». Одним словом, подруг она выбирала себе под стать.

К заслугам Татьяны Яковлевой относится восхождение Кристиана Диора и появление Ив Сен-Лорана. Талантом своим они обязаны, разумеется, не ей. Но пресса заговорила об этих кутюрье после того, как Яковлева сказала мужу, что гении — именно они.

Она дружила с Иосифом Бродским, Александром Годуновым, Михаилом Барышниковым, Натальей Макаровой. Охотно принимала у себя беглецов из советской России.

Дома была прислуга, которая говорила по-английски. Когда я остановился у Яковлевой, утром следующего дня горничная спросила у меня, не хочу ли я киселя. Я удивился предложению, так как кисель последний раз пил на полднике в детском саду. «А Татьяна всегда пьет его по утрам», — ответили мне.

Вкусы в еде у нее остались русскими. Что меня поразило — это огромная тарелка с черешней, привезенной из Чили, которая ярким пятном выделялась на рождественском столе».

Чета Татьяны и Александра была одной из самых известных в Нью-Йорке. Гостями на их шикарных приемах становились все сливки города. При этом семейная жизнь Яковлевой и Либермана тоже казалась идеальной. Автор книги «Татьяна. Русская муза Парижа» Юрий Тюрин, первым проливший свет на судьбу Татьяны Яковлевой, так описывает свои впечатления от супругов: «В обыденной жизни Алекс был консервативен: сорочки шьются только у портного в Англии, красное вино заказывается во Франции, тридцать лет по утрам овсянка на воде, полвека одна женщина.

«В течение прожитых лет в общей сложности мы не были вместе пять дней, — признается Алекс. — Но это были самые черные дни моей жизни».

Носить шляпы от герцогини дю Плесси считалось хорошим тоном (модель 50-х гг.)Его глаза всегда светились любовью. Они даже ссорились удивительно спокойно и уважительно. Алекс недоволен тем, что Татьяна не притронулась к завтраку. Он ворчит, что она уже и так потеряла за неделю три фунта. В ответ протяжно-просительное: «Алекс, не начинай». И все. Никаких эмоциональных взрывов, обиженных глаз, надутых щек. Даже если кто-то из них на чем-нибудь зацикливался, другой умело переводил ситуацию в юмор…

Татьяна жалуется, что Силия положила на стол не те салфетки. Алекс примирительно: «Дорогая, ты дрессируешь ее уже семнадцать лет, и она, слава богу, научилась отличать бумажные от текстильных. Еще через семнадцать все будет по правилам». Татьяна в ужасе: «Ты думаешь, что мне еще так долго мучиться на этом свете? Нет, если ты настоящий джентльмен, то пропусти даму вперед».

Накануне 85-го дня рождения у Татьяны произошло кровоизлияние в кишечник. Операцию было делать бессмысленно. Через несколько дней Яковлевой не стало. Отпевание прошло в русской церкви, а похороны — в Коннектикуте, где на надгробном камне жены Алекс Либерман приказал выгравировать: «Татьяна дю Плесси-Либерман, урожденная Яковлева, 1906–1991».

Александр хотел быть похороненным в одной могиле с Татьяной и даже приготовил надпись для себя: «Александр Либерман, 1912-…» Но жизнь распорядилась по-другому. После перенесенных инфаркта и клинической смерти он женился на филиппинке Милинде, одной из медсестер, ухаживавших в последние годы за Татьяной. И завещал развеять свой прах над Филиппинами. В 1999 году его воля была выполнена…

Игорь ИЗГАРШЕВ

Фото из книги Ю . Тюрина «Татьяна. Русская муза Парижа»

http://gazeta.aif.ru/online/superstar/114/22_01

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Владимир Маяковский

ПИСЬМО ТАТЬЯНЕ ЯКОВЛЕВОЙ

В поцелуе рук ли,

губ ли,

в дрожи тела

близких мне

красный

цвет

моих республик

тоже

должен

пламенеть.

Я не люблю

парижскую любовь:

любую самочку

шелками разукрасьте,

потягиваясь, задремлю,

сказав -

тубо -

собакам

озверевшей страсти.

Ты одна мне

ростом вровень,

стань же рядом

с бровью брови,

дай

про этот

важный вечер

рассказать

по-человечьи.

Пять часов,

и с этих пор

стих

людей

дремучий бор,

вымер

город заселенный,

слышу лишь

свисточный спор

поездов до Барселоны.

В черном небе

молний поступь,

гром

ругней

в небесной драме,-

не гроза,

а это

просто

ревность двигает горами.

Глупых слов

не верь сырью,

не путайся

этой тряски,-

я взнуздаю,

я смирю

чувства

отпрысков дворянских.

Страсти корь

сойдет коростой,

но радость

неиссыхаемая,

буду долго,

буду просто

разговаривать стихами я.

Ревность,

жены,

слезы...

ну их! -

вспухнут веки,

впору Вию.

Я не сам,

а я

ревную

за Советскую Россию.

Видел

на плечах заплаты,

их

чахотка

лижет вздохом.

Что же,

мы не виноваты -

ста мильонам

было плохо.

Мы

теперь

к таким нежны -

спортом

выпрямишь не многих,-

вы и нам

в Москве нужны

не хватает

длинноногих.

Не тебе,

в снега

и в тиф

шедшей

этими ногами,

здесь

на ласки

выдать их

в ужины

с нефтяниками.

Ты не думай,

щурясь просто

из-под выпрямленных дуг.

Иди сюда,

иди на перекресток

моих больших

и неуклюжих рук.

Не хочешь?

Оставайся и зимуй,

и это

оскорбление

на общий счет нанижем.

Я все равно

тебя

когда-нибудь возьму -

одну

или вдвоем с Парижем.

1928

Владимир Маяковский.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Татьяна Алексеевна Яковлева одна из двух муз поэта Маяковского. Из всех женщин, с которыми был близок поэт, только двум он подарил не только сердце, но и строки стихов.

Татьяна Яковлева покинула Россию в 1925 г., спасаясь от голода и туберкулеза. Она приехала в Париж по вызову дяди, известного художника А. Е. Яковлева.

Двадцатидвухлетняя, красивая, высокая, длинноногая («...вы и нам в Москве нужны, не хватает длинноногих», - читаем мы в письме Маяковского Татьяне Яковлевой), с яркими светящимися желтыми волосами, пловчиха и теннисистка, она, фатально неотразимая, привлекала к себе внимание многих молодых и немолодых мужчин своего круга. Она была очень начитанна, знала множество стихов. Благодаря удивительной памяти уже в двенадцатилетнем возрасте Татьяна знала наизусть многие произведения Пушкина, Тютчева, Блока, Маяковского.

Французская писательница Эльза Триоле однажды сказала ей: «Да вы под рост Маяковскому». Слова оказались пророческими. В 1928 г., находясь в Париже, Маяковский познакомился с Татьяной Яковлевой. Они перебросились несколькими ничего не значащими фразами, и Яковлева собралась уходить. Маяковский вызвался проводить даму. Не успели они пройти и нескольких шагов, как поэт рухнул на колени и стал объясняться в страстной любви и лебединой верности. Яковлева застыла в шоке: неужто такое чувство может родиться за пять минут знакомства?!

Виктор Шкловский в своей работе «О Маяковском» пишет: «Рассказывали мне, что они были так похожи друг на друга, так подходили друг к другу, что люди в кафе благодарно улыбались при виде их». Художник В. И. Шухаев и его жена В. Ф. Шухаева, жившие в то время в Париже, пишут о том же: «Это была замечательная пара. Маяковский очень красивый, большой. Таня тоже красавица - высокая, стройная под стать ему».

Через 21 день после отъезда Маяковского, 24 декабря 1928 г., Татьяна отправит письмо матери в Россию: «Он такой колоссальный и физически, и морально, что после него - буквально пустыня. Это первый человек, сумевший оставить в моей душе след...» Не стоит, однако, обольщаться, Татьяна уклончиво отвечала на уговоры Маяковского ехать с ним в Москву, выходить за него замуж.

И еще одно обстоятельство настораживало Маяковского: он читает в русском обществе Парижа посвященные ей стихи - она недовольна, он хочет напечатать их - она, не торопясь внести полную ясность в отношения с поэтом, не дает согласия на это. Ее уклончивость и осторожность были восприняты Маяковским как замаскированный отказ. В стихотворении сказано об этом прямо и резко:

Не хочешь? Оставайся и зимуй...

Об этом же пишет и дочь Т. А. Яковлевой: «Среди многочисленных поклонников, отвергнутых ею, был известный советский поэт Владимир Маяковский...»

Причины отказа понятны: не так-то просто бросить налаженный и роскошный быт в Париже и уехать в большевистскую Россию. Кроме того, в глубине души Татьяна знала, что Москва - это Лиля. Лиля Брикдавняя любовь Маяковского, в Париже он часто говорил о ней, покупал ей подарки в парижских магазинах. Влюбившись в Татьяну, он все же думал о Лиле, хотя те, кто знаком с историей взаимоотношений Маяковского и Л. Брик, знают, что любовь эта не была безмятежным и радостным праздником, это был уродливый треугольник - Лиля и Осип Брики и Маяковский.

Да и у Татьяны, кроме Маяковского, были свои сердечные привязанности: «У меня сейчас, - пишет она матери, - масса драм. Если бы я даже захотела быть с Маяковским, то что стало бы с Илей и кроме него есть еще двое. Заколдованный круг». Встречаясь с Маяковским, Татьяна поддерживала отношения со своим будущим мужем виконтом Бертраном дю Плесси. В орбите ее поклонников оказался и стареющий Шаляпин, на гастроли которого в Барселону Татьяна укатила на два дня. Маяковский об этом знал - в «Письме Татьяне Яковлевой» есть такие строки: «слышу лишь свисточный спор поездов до Барселоны». Одну из стихотворных записочек, вложенных в корзину с цветами для Татьяны Яковлевой, Маяковский подписал весьма замысловато: «Маркиз W. М.». Он мог не знать о виконте, но понимал, что Татьяна предпочла бы выйти замуж за титулованного аристократа. В эмиграции все русские очень любили титулы.

Их первая встреча длилась больше месяца. Уезжая из Парижа в конце апреля 1929 г., Маяковский обещал Татьяне Алексеевне вернуться в октябре. Перед отъездом Маяковский сделал заказ в парижской оранжерее - еженедельно посылать цветы по адресу любимой женщины. После отъезда поэта на имя Татьяны Яковлевой несколько лет шли цветы от Маяковского.

Существует красивая легенда о грузинском художнике Пи-росманишвили, осыпавшем любимую розами, отображенная в стихах А. Вознесенского: «Жил-был художник один...» Но перед нами не легенда, а прекрасная быль:

И теперь - то ли первый снег,

То ли дождь на стекле полосками -

В дверь стучится к ней человек,

Он с цветами от Маяковского.

После отъезда Маяковского они переписываются, но в письмах уже проявился холодок: «Нельзя пересказать и переписать всех грустностей, делающих меня молчаливее». Ее письма к Маяковскому не доходили, их перехватывала Лиля Брик.

Татьяна поняла, что Маяковского она уже никогда не увидит, и приняла предложение виконта дю Плесси (честно прождав год). Эльза Триоле, родная сестра Лили Брик, постаралась как можно скорее довести до Москвы весть о замужестве Татьяны.

Друг Маяковского Василий Каменский в письме к Любови Николаевне Орловой, матери Тани, высказал свое суждение об уходе поэта из жизни: «Одно ясно-Таня явилась одним из слагаемых общей суммы назревшей трагедии. Это мне известно от Володи: он долго не хотел верить в ее замужество...»

...Бертран де Плесси, муж Татьяны, организатор первой эскадрильи Свободных французских военно-воздушных сил де Голля, в июле 1941 г. был сбит фашистской зенитной артиллерией над Средиземным морем.

Татьяна Алексеевна после гибели виконта вышла замуж за Алекса Либермана и уехала в Америку. Либерман был издателем целой сети глянцевых американских журналов, модным скульптором и живописцем, одним из мировых лидеров абстрактного экспрессионизма.

В 1974 г. с Либерманами в Нью-Йорке встретился Иосиф Бродский, они познакомили его со многими интересными в мире искусства людьми. Алекс Либерман первым начал публиковать Бродского на английском языке. Татьяна, впервые услышав его стихи, сказала: «Помяните мое слово, этот мальчик получит Нобелевскую премию».

Татьяна Алексеевна Яковлева была творческой личностью: один из крупнейших дизайнеров головных уборов Франции и США, ее шляпы носили Марлен Дитрих, Эдит Пиаф, Эсте Ла-удер... В ее американском доме собирались русские писатели, журналисты, деятели культуры. Но, вероятно, она понимала, что самое звездное время ее жизни было, когда поэт Маяковский писал ей: «Иди ко мне, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук».

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 3 недели спустя...

Глупое сердце, не бейся

Все мы обмануты счастьем,

Нищий лишь просит участья…

Глупое сердце, не бейся.

Месяца желтые чары

Льют по каштанам в пролесь.

Лале склонясь на шальвары,

Я под чадрою укроюсь.

Глупое сердце, не бейся.

Все мы порою, как дети.

Часто смеемся и плачем:

Выпали нам на свете

Радости и неудачи.

Глупое сердце, не бейся.

Многие видел я страны.

Счастья искал повсюду,

Только удел желанный

Больше искать не буду.

Глупое сердце, не бейся.

Жизнь не совсем обманула.

Новой напьемся силой.

Сердце, ты хоть бы заснуло

Здесь, на коленях у милой.

Жизнь не совсем обманула.

Может, и нас отметит

Рок, что течет лавиной,

И на любовь ответит

Песнею соловьиной.

Глупое сердце, не бейся.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 4 недели спустя...
  • 4 недели спустя...

Кратко о Волошине (`Строфы века`)

Евгений Евтушенко

Род. в Киеве. Ум. в Коктебеле. Символист средней руки до революции, во время ее неожиданно оказался большим поэтом. Своеобразный Санта-Клаус русской поэзии, стоявший особняком среди всевозможных литературных течений. Его дом в Коктебеле, где теперь организован музей, был гостеприимно открыт для всех, во время гражданской войны в нем находили приют "и красный вождь, и белый офицер". Позиция Волошина тогда была нейтральной, но не равнодушной, ибо он осуждал и "красный", и "белый" террор. Его восприятие революции никогда не скатывалось до злобы, до мелочного нытья и ухода в пессимизм. Это восприятие было близко блоковской поэме "Двенадцать" с белоснежным видением над идущими сквозь пургу красногвардейцами. Творчество Волошина во многом зависело от французской поэзии, но в лучших своих вещах - особенно периода гражданской войны - он вырвался к развороченной бурей России. В этих стихах он пытался встать над схваткой, по собственному выражению, "молясь за тех и за других". Слова "Поддалась лихому подговору. Отдалась разбойнику и вору" предугадали те времена, когда Крым, а вместе с ним и Коктебель переходили из рук в руки. Когда приходили белые, спасал красных, а когда приходили красные, спасал белых. Поражает рожденная внутри двойного террора его вера, что Россия выйдет из огненной купели очищенной, обновленной. Гражданская война неожиданно сделала Волошина - изысканного европейского интеллектуала - более земным, социальным, философски историчным... Из среднего символиста Волошин вырос в Пимена бушующей России, летописца гражданской войны, и его поэма "Россия", на мой взгляд, лучший пророческий учебник отечественной истории. Видя всю нехристианность, всю жестокость русского народа по отношению к себе самому, Волошин нашел в себе христианство благословить его, а не проклясть. А вот революцию почти в равной степени принял и проклял. Доказал собой, что поэт есть не только явление личности, но и явление истории.

Источник: Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Максимилиан Волошин

* * *

Обманите меня... но совсем, навсегда...

Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда...

Чтоб поверить обману свободно, без дум,

Чтоб за кем-то идти в темноте наобум...

И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,

Кто ведет лабиринтом неведомых зал,

Чье дыханье порою горит на щеке,

Кто сжимает мне руку так крепко в руке...

А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман...

Обманите и сами поверьте в обман.

* * *

Как Млечный Путь, любовь твоя

Во мне мерцает влагой звездной,

В зеркальных снах над водной бездной

Алмазность пытки затая.

Ты - слезный свет во тьме железной,

Ты - горький звездный сок. А я -

Я - помутневшие края

Зари слепой и бесполезной.

И жаль мне ночи... Оттого ль,

Что вечных звезд родная боль

Нам новой смертью сердце скрепит?

Как синий лед мой день... Смотри!

И меркнет звезд алмазный трепет

В безбольном холоде зари.

Максимилиан Волошин

* * *

Если сердце горит и трепещет,

Если древняя чаша полна... —

Горе! Горе тому, кто расплещет

Эту чашу, не выпив до дна.

В нас весенняя ночь трепетала,

Нам таинственный месяц сверкал..

Не меня ты во мне обнимала,

Не тебя я во тьме целовал.

Нас палящая жажда сдружила,

В нас различное чувство слилось:

Ты кого-то другого любила,

И к другой мое сердце рвалось.

Запрокинулись головы наши,

Опьянялись мы огненным сном,

Расплескали мы древние чаши,

Налитые священным вином.

1905, Париж

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

* * *

Возьми весло, ладью отчаль,

И пусть в ладье вас будет двое.

Ах, безысходность и печаль

Сопровождают все земное.

1911

Максимилиан Волошин

* * *

В янтарном забытье полуденных минут

С тобою схожие проходят мимо жены,

В душе взволнованной торжественно поют

Фанфары Тьеполо и флейты Джорджионе.

И пышный снится сон: и лавры, и акант

По мраморам террас, и водные аркады,

И парков замкнутых душистые ограды

Из горьких буксусов и плющевых гирлянд.

Сменяя тишину веселым звоном пира,

Проходишь ты, смеясь, меж перьев и мечей,

Меж скорбно-умных лиц и блещущих речей

Шутов Веласкеса и дураков Шекспира...

Но я не вижу их... Твой утомленный лик

Сияет мне один на фоне Ренессанса,

На дымном золоте испанских майолик,

На синей зелени персидского фаянса...

1 февраля 1913

Максимилиан Волошин

* * *

Как мне близок и понятен

Этот мир - зеленый, синий,

Мир живых прозрачных пятен

И упругих, гибких линий.

Мир стряхнул покров туманов.

Четкий воздух свеж и чист.

На больших стволах каштанов

Ярко вспыхнул бледный лист.

Небо целый день моргает

(Прыснет дождик, брызнет луч),

Развивает и свивает

Свой покров из сизых туч.

И сквозь дымчатые щели

Потускневшего окна

Бледно пишет акварели

Эта бледная весна.

1901 или 1902

Русская поэзия серебряного века.

http://www.litera.ru/stixiya/authors/voloshin.html

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

"Я - ГОЛОС ВНУТРЕННИХ КЛЮЧЕЙ..."

Как некий юноша в скитаньях без возврата,

Иду из края в край и от костра к костру...

Я в каждой девушке предчувствую сестру

И между юношей ищу напрасно брата.

Щемящей радостью душа моя объята;

Я верю в жизнь и в сон, и в правду, и в игру,

И знаю, что приду к отцовскому шатру,

Где ждут меня мои и где я жил когда-то.

Бездомный долгий путь назначен мне судьбой...

Пускай другим он чужд... я не зову с собой -

Я странник и поэт, мечтатель и прохожий.

Любимое со мной. Минувшего не жаль.

А ты, что за плечом, - со мною тайно схожий, -

Несбыточной мечтой сильнее жги и жаль!

Максимилиан Волошин

Составитель Купченко Владимир Петрович

Максимилиан Волошин.

История моей души.

В настоящем издании "взрослые" дневники Максимилиана Александровича Волошина (1877 - 1932) публикуются впервые в полном составе, без купюр, с исправлением многих прежде не разобранных слов и ошибок, а также со значительно расширенными комментариями.

Издание предназначено для всех, интересующихся историей Серебряного века в России. В дневниках поэта запечатлены также события культурной жизни Парижа начала XX века, гражданской войны в Крыму и т.д.

Почти у каждого из русских поэтов Серебряного века был свой имидж, своя устоявшаяся личина. В. Брюсов - поэт-маг, замкнутый и суровый жрец, К. Бальмонт - опьяненный "мимолетностями" жизни самовлюбленный капризник, А. Блок - холодный рыцарь Прекрасной Дамы, А. Белый - мучительно-исступленный, изменчивый "симфонист", Вяч. Иванов - многоученый и изощренный профессор от поэзии, etc. Эта маска создавалась из сплава творчества и внешних проявлений личности каждого, далеко не во всем и не всегда совпадая с внутренним строем и человеческой сущностью.

За Максимилианом Волошиным в предреволюционные годы закрепился образ "офранцузенного" эстета и парадоксалиста, играющего в оккультизм и позирующего "под Зевса". У большинства современников он пользовался сомнительной репутацией литературного коммивояжера: его стихам отказывали в эмоциональной искренности, видя в них внешнюю красивость и стремление во что бы то ни стало поразить воображение. Волошинские "чудачества" раздражали собратьев по перу как-то повышенно остро - даже личные друзья не могли преодолеть в отношении к нему некоторой насмешки и недоверия. Невероятно общительный и расположенный к людям, где-то в глубине он все же оставался "сам по себе", был сразу со всеми и ни с кем в отдельности.

Но вот кончился недолгий "золотой сон" начала века, и в годину безжалостных испытаний - войны, революции - непонятный, "отъединенный" поэт задал современникам новую загадку. Эстет, оккультист, годами живший в Париже и, казалось, бесконечно далекий от насущных судеб России, он вдруг нашел о ней такие проникновенные слова, каких никому больше не довелось сказать. Над выстуженными вихрем междоусобиц, залитыми кровью просторами встала фигура страдающего за всех пророка - и казалось: его устами говорит сама разворошенная, обезумевшая страна...

Но, сильно поколебленное, былое снисходительное отношение к нему все-таки не было изжито до конца.

Снова прошли десятилетия. Давно ушел из жизни полузабытый, так и не дождавшийся должного признания поэт. Над Россией прокатилась еще одна кровопролитная война, полярную ночь сталинского террора сменила неуверенная оттепель... И вдруг имя Волошина вырвалось из тенет забвения: уже в новых поколениях произошел взрыв жадного интереса к его творчеству и личности. Его Правда, выношенная им в одиноких и горьких "блужданиях", оказалась нужна людям; солнце любви ко всему живому, которое он зажег в себе, не погаснув с его смертью, начало светить все сильнее и сильнее.

В чем же дело: где ключ к этой тайне Волошина? Какими "путями и перепутьями" шел он к своей духовной высоте? В чем заключалось сокровенное его "знание"? Каков его вклад в русскую и мировую культуру?.. Ответить на все эти вопросы долгое время было затруднительно: только с конца 1980-х читателю стало доступно все поэтическое творчество Волошина без изъятия, большая часть его статей, его дневников и воспоминаний, а также многие из свидетельств о нем современников (М.Волошин. Лики творчества: Ст. /Подг. В. Мануйлов, В. Купченко, А. Лавров./ Л.: Наука, 1988. М. Волошин. Избранные стихотворения. /Сост. А. Лавров./ М.: Сов. Россия, 1988. М. Волошин. Путник по вселенным. /Сост. В. Купченко, 3. Давыдов./ М.: Сов. Россия, 1990. Воспоминания о Максимилиане Волошине. /Сост. В. Купченко, 3. Давыдов./ М.: Сов. писатель, 1990. М. Волошин. Автобиографическая проза. Дневники. /Сост. 3. Давыдов, В. Купченко./ М.: Книга, 1991 и др.)

Процесс открытия Волошина продолжает и настоящий сборник, представляющий читателю все дневники поэта (с 1901 по 1932 г.), включая самые интимные.

Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин родился в Киеве 16(28) мая 1877 г. - "в Духов день, когда земля - именинница" (по его словам). Отец рано умер, воспитанием занималась мать - волевая и самобытная женщина. С четырех до шестнадцати лет - Москва; здесь - первые стихи, приобщение к природе ("леса Звенигородского уезда"). В 1893 г. - первый поворот в судьбе: переезд в Крым (Феодосия с ее генуэзскими и турецкими развалинами и Коктебель: море, полынь, скальные нагромождения древнего вулкана Карадаг). В 1897 г. - окончание гимназии и снова Москва: юридический факультет университета. В 1900 г. второй поворот: высылка в Среднюю Азию (за участие в студенческих забастовках). Там Волошин решает посвятить себя литературе и искусству и для этого поселиться за границей - "уйти на запад".

Париж стал своеобразной ретортой, где недоучившийся русский студент, недавний социалист, превратился в европеизированного эрудита - искусствоведа и литературоведа, анархиста в политике и символиста в поэзии. "Странствую по странам, музеям, библиотекам... Кроме техники слова, овладеваю техникой кисти и карандаша... Интерес к оккультному познанию" - этот период аккумуляции, определенный Волошиным как "блуждания духа", шел, по крайней мере, до 1912г.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

За это время Волошин приобрел литературное имя. Первая статья появилась в печати в 1900 г., стихи - в 1905 г., первый сборник вышел в 1910 г. В 1903 - 1907 гг. Волошин пережил глубокое увлечение художницей М. В. Сабашниковой, закончившееся недолгим браком. Он стал инициатором и соавтором самой громкой литературной мистификации в России - истории Черубины де Габриак. Завершился этот период становления поэта "разрывом с журнальным миром" в 1913 г.: в то время, когда "вся Россия" изливалась в сочувствии И. Е. Репину, картина которого "Иван Грозный и сын его Иван" подверглась нападению, Волошин осмелился иметь "свое суждение" по поводу этого инцидента. Отражением его растущей популярности стали упоминания имени поэта в сатирических произведениях Власа Дорошевича (1907), Саши Черного (1908), А. Радакова (1908), Петра Пильского (1909), А. Измайлова (1912).

Однако новый поворот в судьбе поэта произошел, думается, не в период "репинской истории" с последовавшим за ней "бойкотом", а в 1914- 1915 гг. Первая мировая война словно разрядом молнии пронизала волошинские стихи - и поэт-парнасец, в чьем творчестве критики видели "не столько признания души, сколько создание искусства" (В. Брюсов), предстал пророком, "глубоко и скорбно захваченным событиями" (В. Жирмунский). При этом в своем отношении к войне, отраженном в стихотворениях, вошедших в сборник "Anno mundi ardentis 1915" (М., 1916) Волошин вновь оказался при особом мнении: в отличие от ура-барабанных интонаций большинства поэтов он скорбел о "године Лжи и Гнева", молился о том, чтоб "не разлюбить врага".

Взвивается стяг победный...

Что в том, Россия, тебе?

Пребудь смиренной и бедной -

Верной своей судьбе...

Это стихотворение ("Россия") Волошин даже не решился включить в сборник, пометив, что оно "не должно быть напечатано теперь".

Революция и гражданская война стали толчком к еще одной серьезной трансформации Волошина. Ученик французских мэтров, европеец и "интеллектюэль", он обратился душой и помыслами к России. И в своем творчестве неожиданно нашел столь пронзительные и точные слова о совершающемся, что они проникали в сердце каждого. "Как будто совсем другой поэт явился, мужественный, сильный, с простым и мудрым словом", - вспоминал В. Вересаев. Критик В. Львов-Рогачевский писал, что Волошин воплотил темы революции "в мощные, грозные образы" и "разглядел новый трагический лик России, органически спаянный с древним историческим ликом ее". (Львов-Рогачевский В. Новейшая русская литература, М., 1923. С. 286 - 287).

Свою любовь к родине поэт доказал жизнью. Когда весной 1919 г. к Одессе подходили григорьевцы, и А. Толстой звал Волошина ехать с ним за границу, Максимилиан Александрович ответил: "Когда мать больна, дети ее остаются с нею". Не поддался он соблазну и в ноябре 1920 г., во время "великого исхода" из Крыма, перед вступлением туда войск Фрунзе. И в январе 1922 г., пройдя через все ужасы красного террора, при наступающем голоде, продолжал стоять на своем:

Доконает голод или злоба,

Но судьбы не изберу иной:

Умирать, так умирать с тобой -

И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!

("На дне преисподней", 1922)

В то время поэт верил, что выпавшие на долю страны испытания посланы свыше и пойдут ей на благо:

Из крови, пролитой в боях,

Из праха обращенных в прах,

Из мук казненных поколений,

Из душ, крестившихся в крови,

Из ненавидящей любви,

Из преступлений, исступлений -

Возникнет праведная Русь...

("Заклинание", 1920)

И Волошин не занимает позицию стороннего наблюдателя: участвует в спасении очагов культуры в Крыму и в просветительской работе новой власти. В 1920 - 1922 гг. он колесит по Феодосийскому уезду "с безнадежной задачей по охране художественных и культурных ценностей", читает курс о Возрождении в Народном университете, выступает с лекциями в Симферополе и Севастополе, преподает на Высших командных курсах, участвует в организации Феодосийских художественных мастерских. Но самой значительной его социально-культурной акцией становится создание им Дома поэта, своего рода дома творчества.

В письме к Л. Каменеву в ноябре 1923 г., обращаясь за содействием своему начинанию, Волошин объяснял: "Сюда из года в год приезжали ко мне поэты и художники, что создало из Коктебеля [...] своего рода литературно-художественный центр. При жизни моей матери дом был приспособлен для отдачи летом в наем, а после ее смерти я превратил его в бесплатный дом для писателей, художников, ученых. [...] Двери открыты всем, даже приходящему с улицы".

Это был летний приют преимущественно для интеллигенции, положение которой в Советской России было достаточно неуютным. Выброшенные, в большинстве, из привычного быта, травмированные выпавшими на долю каждого испытаниями, с трудом сводящие концы с концами, они находили в Доме поэта кров, отдых от сумятицы больших городов, радушного и чуткого хозяина, насыщенное, без оглядки, общение с близкими по духу людьми. Здесь все были равны и единственное, что требовалось от каждого, - "радостное приятие жизни, любовь к людям и внесение своей доли интеллектуальной жизни", как писал Волошин 24 мая 1924 г. А. И. Полканову

Чем был для гостей Волошина этот островок тепла и света, лучше всех определила Л. В. Тимофеева (Л. Дадина), дочь харьковского профессора, приезжавшая в Коктебель начиная с 1926 г.: "Надо знать наши советские будни, нашу жизнь - борьбу за кусок хлеба, за целость последнего, что сохранилось - и то у немногих, за целость семейного очага; надо знать эти ночи ожидания приезда НКВД с очередным арестом или ночи, когда после тяжелого дня работы ты приходишь в полунатопленную комнату, снимаешь единственную пару промокшей насквозь обуви, сушишь ее у печки, стираешь, готовишь обед на завтра, латаешь бесконечные дыры, и все это в состоянии приниженности, в заглушении естественного зова к нормальной жизни, нормальным радостям, чтобы понять, каким контрастом сразу ударил меня Коктебель и М. А., с той его человечностью, которой он пробуждал в каждом уже давно сжавшееся в комок человеческое сердце, с той настоящей вселенской любовью, которая в нем была" (Дадина Л, М. Волошин в Коктебеле, - Новый журнал, 1954, № 39).

В 1923 г, через дом прошло 60 человек, в 1924-м - триста, в 1925 - четыреста...

Войди, мой гость. Стряхни житейский прах

И плесень дум у моего порога...

("Дом поэта", 1926)

Полной идиллии все-таки не было: "советская действительность" то и дело вторгалась в волошинское подобие Телемского аббатства. Местный сельсовет третировал Волошина как домовладельца и "буржуя", время от времени требуя его выселения из Коктебеля. Фининспекция не могла поверить, что поэт не сдает "комнаты" за плату, и требовала уплаты налога за "содержание гостиницы". В дом вторгались комсомольские активисты, призывая жертвовать на Воздухофлот и Осоавиахим, клеймя затем Волошина за отказ расцениваемый ими как "контрреволюция"... Снова и снова приходилось обращаться в Москву, просить заступничества у Луначарского, Горького, Енукидзе, собирать подписи гостей под "свидетельством" о бесплатности своего дома...

Постепенно становилось ясно, что идеологизация всей духовной жизни лишь усиливается, единомыслие утверждается по всей стране. Уже в 1923 г. Б. Таль обрушился на Волошина с обвинением в контрреволюции (На посту, 1923, № 4). Один за другим на него нападают В. Рожицын и Л. Сосновский, С. Родов и В. Правдухин, Н. Коротков и А. Лежнев... В результате сборники стихов Волошина, намечавшиеся к выходу в 1923 и 1924 гг., не вышли; 30-летие литературной деятельности удалось отметить в 1925 г. лишь коротенькой заметкой в "Известиях". Выставка волошинских пейзажей, организованная Государственной Академией художественных наук в 1927 г. (с отпечатанным каталогом), стала, по существу, последним выходом Волошина на общественную сцену.

Последней каплей стала травля, организованная в 1928 г.: местные чабаны предъявили ему счет за овец, разорванных якобы его двумя собаками, - и "рабоче-крестьянский" суд поддержал это бредовое обвинение, несмотря на явную его лживость. Злорадство местных жителей (которым М. Волошина несколько лет оказывала медицинскую помощь), унизительное обращение судейских, вынужденная необходимость расстаться с животными (одного пса пришлось отравить) потрясли Волошина. В декабре 1929 г. его настиг инсульт, творчество поэта практически прекратилось...

Коллективизация (с концентрационным лагерем для высылаемых "кулаков" близ Коктебеля) и голод 1931 г., думается, лишили Волошина последних иллюзий насчет скорого перерождения "народной" власти. Все чаще поэтом овладевает "настроение острой безвыходности", всегдашний жизнелюб подумывает о самоубийстве... Попытка передать Дом поэта Союзу писателей и тем сохранить библиотеку и собранный за многие годы архив, а также обеспечить какой-то статус жене наталкивается на равнодушие литературных чиновников. В. Вишневский, Б. Лавренев, Л. Леонов, П. Павленко отделываются пустыми обещаниями, а затем, не уведомив Волошина, правление СП сдает дом в аренду Партиздату! "История с Домом сильно подкосила М. А.", - свидетельствовала М. Волошина.

И вот записи Волошина в дневнике 1932 г.: "Быстро и неудержимо старею, и физически, и духовно" (23 января); "Дни глубокого упадка духа" (24 марта); "Хочется событий, приезда друзей, перемены жизни" (6 мая). По инерции он еще хлопочет о поездке в Ессентуки (рекомендуют врачи). Но воли к жизни уже явно не было. В июле давняя и теперь обострившаяся астма осложнилась воспалением легких - и 11 августа, в 11 часов утра, поэт скончался. Ему было только 55 лет.

Первые стихи Волошина, написанные во время учебы в гимназии, носят отпечаток увлечения Пушкиным, Некрасовым, Майковым, Гейне. В живописи он признавал только передвижников, считая Репина "величайшим живописцем всех веков и народов". Однако уже в 1899 г. происходит открытие импрессионистов в живописи, а в литературе - Г. Гауптмана и П. Верлена; в 1900 г. юноша видит в символизме "шаг вперед" по сравнению с реализмом. А в январе 1902 г. в лекции "Опыт переоценки художественного значения Некрасова и Алексея Толстого" (имеется в виду А. К. Толстой) Волошин уже выступает как горячий приверженец "нового искусства", третируемого "публикой" как декадентство.

Отныне он берет на вооружение формулу Гете - "Все преходящее есть только символ" - и соответственно смотрит на мир. Его восхищение вызывают офорты мало кому понятного Одилона Редона, а в поэзии, наряду с Ж.-М. Эредиа и Э. Верхарном, он берет себе в учителя "темных" С. Малларме и П. Клоделя. Немудрено, что знакомство осенью 1902 г. с К. Бальмонтом быстро переходит в дружбу, а в начале 1903 г. Волошин близко сходится с другими русскими символистами и с художниками "Мира искусства".

Мы не случайно пытаемся проследить эстетическую и литературную эволюцию молодого Волошина одновременно. Поначалу лишь трепетно мечтавший стать поэтом, он видел своей целью в жизни искусствоведение - и ехал в Париж, надеясь "подготовиться к делу художественной критики" ("О самом себе", 1930). А чтобы "самому пережить, осознать разногласия и дерзания искусства", он решает стать художником. Живопись Волошин также рассматривал как средство выработки "точности эпитетов в стихах". И видение художника наложило явственный отпечаток на поэзию Волошина: красочность, пластичность его стихотворений отмечали почти все критики, писавшие о нем.

http://video.yandex.ru/users/nnaira/view/113/

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Как правило, вплоть до 1916 г. утверждались и книжность, холодность волошинской поэзии, "головной" ее характер. Основания для этого были, так как поэт придавал особое значение форме стиха, чеканил его и оттачивал. Способствовало этому впечатлению и пристрастие Волошина к античным, библейским и особенно оккультным ассоциациям. И если первые два слоя были знакомы интеллигентному читателю - основы этих знаний давала гимназия, - то третий, как правило, серьезно усложнял восприятие его стихов. А Волошин считал, что его "отношение к миру" наиболее полно выражено в насквозь оккультном венке сонетов "Corona Astralis". И отмечал в 1925 г. в "Автобиографии": "Меня ценили, пожалуй, больше всего за пластичную и красочную изобразительность. Религиозный и оккультный элемент казался смутным и непонятным, хотя и здесь я стремился к ясности, краткой выразительности". Во всяком случае, этот сугубый мистицизм - постоянное ощущение тайны мира и стремление в нее проникнуть - был второй, после живописности, особенностью Волошина-поэта.

Следует при этом отметить, что постоянное обращение Волошина в ранних (до 1910 г.) стихах к мифу объясняется во многом влиянием на него восточного Крыма, хранившего античные воспоминания не только в памятниках древности Феодосии и Керчи, но в самом пейзаже этой пустынной, спаленной солнцем земли.

Я вижу грустные, торжественные сны -

Заливы гулкие земли глухой и древней,

Где в поздних сумерках грустнее и напевней

Звучат пустынные гекзаметры волны...

И себя поэт ощущал эллином: "Я, полуднем объятый,/ Точно крепким вином,/ Пахну солнцем и мятой,/ И звериным руном..." Не боясь насмешек, он ходил в Коктебеле босиком, с повязкой на голове, в длинной рубахе, которую обыватели именовали (и неспроста!) то хитоном, то тогой. В восприятии Киммерии, как Волошин называл восточный Крым, он примыкал к Константину Богаевскому, также стремившемуся в своих исторических пейзажах показать древность, "духовную" насыщенность этих холмов и заливов. Открытие Киммерии в поэзии (а затем, с 1917 г, и в живописи) стало еще одним вкладом Волошина в русскую культуру.

Один из признанных мастеров сонета, Волошин стал также пионером верлибра и "научной поэзии" (цикл "Путями Каина"); сюитой прекрасных стихотворений он отдал долг любимому Парижу и разработал нечасто встречающийся жанр стихотворного портрета (цикл "Облики").

Волошин признавал, что начиная с 1917 г его тематическая палитра изменилась, но считал, что "подошел к русским современным и историческим темам с тем же самым методом творчества, что и к темам лирическим первого периода". Однако разница есть. Стихи о революции и гражданской войне писал поэт, больно задетый обрушившимися на страну событиями, и человек, глубоко и объемно мыслящий. Стихи эти отвечали душевным потребностям людей и в одном, и в другом стане, затрагивали в них наиболее чувствительные струны. Волошину удалось в "расплавленные годы" гражданской войны найти такую точку зрения, которая была приемлема и для белых, и для красных, удалось духовно встать "над схваткой":

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

("Гражданская война", 1919)

В основе этой позиции была религиознось поэта. Именно религия во все времена учила оценивать события в перспективе вечности. "Примерявший" в молодые годы все мировые религии, западные и восточные, Волошин под конец вернулся "домой", к православию. Снова и снова обращался он к судьбам русских религиозных подвижников, создав в последний период жизни поэмы "Протопоп Аввакум", "Святой Серафим", стихотворения "Сказание об иноке Епифании" и "Владимирская Богоматерь". Поэтому его статья "Вся власть патриарху" (в газете "Таврический голос" от 22 декабря 1918 г.) была не желанием ошарашить обывателя, как трактовал это Вересаев, а попыткой указать единственный, по его мнению, возможный способ примирения. Недаром к этому выводу пришел в то же самое время И. Эренбург (стихотворение "Как Антип за хозяином бегал", 1918). Но для реализации этого призыва многомиллионные массы должны были предпочесть свои материальные интересы, за которые прежде всего и шла борьба, духовным. Что всегда было по плечу лишь единицам...

Тем не менее, как уже было сказано, эти "нереальные" призывы находили отклик в душах людей. Стихи Волошина белые распространяли в листовках, при красных их читали с эстрады. Волошин стал первым поэтом Самиздата в Советской России: начиная с 1918 г. его стихи о революции ходят "в тысячах списков". "Мне говорили, что в Восточную Сибирь они проникали не из России, а из Америки, через Китай и Японию", - писал сам Волошин в 1925 г. в "Автобиографии". И готовый к тому, что в грядущих катаклизмах "все знаки слижет пламя", он надеялся, что "может быть, благоговейно память// Случайный стих изустно сохранит..." ("Потомкам", 1921).

Сложнее обстоит дело со статьями Волошина о революции: перед ними "редакции периодических изданий" захлопнулись наглухо. А в этих статьях и в цикле поэм "Путями Каина" Волошин проявил себя как вдохновенный мыслитель и пророк. Мысли эти, правда, вынашивались им в течение всей жизни - но теперь, в экстремальных условиях, приобрели черты злободневной насущности. В основе большей их части лежало неприятие "машины" - технической цивилизации основанной на слепой вере в науку, на первенстве материальных начал над духовными, на вещизме. Не отрицая привлекательности многих достижений цивилизации (скорости передвижения, комфортабельности жилищ, увеличения урожаев), поэт ставит вопрос: какой ценой достаются эти блага человеку и, главное, куда вообще ведет этот путь?

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Пар послал

Рабочих в копи - рыть руду и уголь,

В болота - строить насыпи,

В пустыни -

Прокладывать дороги;

Запер человека

В застенки фабрик, в шахты под землею,

Запачкал небо угольною сажей [...],

Замкнул Просторы путнику:

Лишил ступни

Горячей ощупи

Неведомой дороги...

("Пар", 1922)

В результате человек "продешевил" дух "за радости комфорта и мещанства" и "стал рабом своих же гнусных тварей". Машины все больше нарушают равновесие отношений человека с окружающей средой. "Жадность" машин толкает людей на борьбу за рынки сбыта и источники сырья, - ведя к войнам, в которых человек - с помощью машин же! - уничтожает себе подобных. Кулачное право - самое гуманное! - сменилось "правом пороха", а "на пороге" маячат "облики чудовищных теней", которым отдано "грядущее земли" (Волошин писал это, имея в виду "интра-атомную энергию", в январе 1923 г.!).

Один из немногих поэтов, Волошин увидел в теории классовой борьбы "какангелие" ("дурная весть" в переводе с древнегреческого), "новой враждой разделившее мир". Всегда выступавший против "духа партийности", как направленного на удовлетворение частных и корыстных интересов, он считал неправомерной и "ставку на рабочего". Ставить следует на творческие силы, полагал он: "на изобретателя, организатора, зачинателей".

Революцию Волошин принял с открытыми глазами, без иллюзий: как тяжкую неизбежность, как расплату за грехи прогнившей монархии (а по слову Достоевского, "каждый за все перед всеми виноват"). "Революция наша оказалась не переворотом, а распадом, она открыла период нового Смутного времени", - определил он летом 1919 г. Но одновременно, в психологическом отношении, Россия представила "единственный выход из того тупика, который окончательно определился и замкнулся во время Европейской войны" ("Россия распятая", 1920). Очень рано Волошин увидел роковую судьбу русской интеллигенции - быть "размыканной" "в циклоне революций" ("Россия", 1924). И, по сути, предсказал сталинизм, еще в 1919 г. предрекая России единодержавное и монархическое правительство, "независимо от того, чего нам будет хотеться" ("Русская революция и грядущее единодержавие"). В статье "Россия распятая" (1920) поэт пояснял: "Социализм сгущенно государственен по своему существу"; поэтому он станет искать точку опоры "в диктатуре, а после в цезаризме". Сбылось и предсказание Волошина о том, что Запад, в отличие от России, "выживет, не расточив культуру" ("Россия", 1924).

Разумеется, и Волошину случалось ошибаться в своих прогнозах и оценках. Думается, прекраснодушием было неприятие Волошиным Брестского мира, в котором он исходил из верности России союзническому долгу по отношению к Франции, Англии, Сербии. Ставя выше всего долг чести и совести государства, поэт забывал о реальных людях в окопах, которые не начинали войну, но вынуждены были платить собственными жизнями за чужие интересы. Показательно, что в дальнейшем он сам признал, что большевики были правы - и в его стихотворении о Брестском мире "нет необходимой исторической перспективы и понимания" ("Россия распятая", 1920).

Иногда Волошина явно "заносило" в погоне за парадоксами, в вечном стремлении обнаружить новый, непривычный аспект какой-либо идеи. Так, он несколько заигрался в мистификации с Черубиной де Габриак, в результате чего в истории, задуманной как комическая, не раз наступали драматические ситуации. Но все это было оборотной стороной бесстрашия волошинского мышления, свободой и раскованностью которого он и выделялся среди многих литераторов России начала XX в. ("Ходок по дорогам мысли и слова", - определяла М. Цветаева).

Эта свобода была неотъемлема от гражданского и человеческого мужества поэта. Он всегда был готов ко всему, что пошлет судьба, и 17 ноября 1917 г. так сформулировал свое отношение к ее превратностям: "Разве может быть что-нибудь страшно, если весь свой мир несешь в себе? Когда смерть является наименее страшным из возможных несчастий?" Далеко не каждый мог, подобно ему, заявить на территории, занятой белыми: "Бойкот большевизма интеллигенцией, неудачный по замыслу и плачевный по выполнению, был серьезной политической ошибкой, которую можно извинить психологически, но отнюдь не следует оправдывать и возводить в правило" ("Соломонов суд", 1919). Он же в советское время не боялся утверждать: "Искусство по существу своему отнюдь не демократично, а аристократично, в точном смысле этого слова: "аристос" - лучший" ("Записка о направлении народной художественной школы", ок. 1921 г.).

Все это полностью соответствовало волошинскому кредо:

В смутах усобиц и войн постигать целокупность.

Быть не частью, а всем: не с одной стороны, а с обеих.

Зритель захвачен игрой - ты не актер и не зритель,

Ты соучастник судьбы, раскрывающей замысел драмы.

В дни революции быть Человеком, а не Гражданином:

Помнить, что знамена, партии и программы -

То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома.

Быть изгоем при всех царях и народоустройствах:

Совесть народа - поэт. В государстве нет места поэту.

("Доблесть поэта", 1925)

Не слишком ли сильно сказано о государстве? Но напомним: государство - не страна! - орудие политической власти, механизм принуждения и ограничения. А первейшее условие поэзии - свобода, неподконтрольность...

Волошин рано осознал свою особость и свою обреченность на одиночество. "В вашем мире я - прохожий,// Близкий всем, всему чужой" - это сказано в 1903 г. Через десять лет он предрек:

Бездомный долгий путь назначен мне судьбой...

Пускай другим он чужд... я не зову с собой -

Я странник и поэт, мечтатель и прохожий...

("Как некий юноша в скитаньях без возврата...", 1913)

И наконец, в 1915 г., в пламени "мирового пожара", определил:

Один среди враждебных ратей -

Не их, не ваш, не свой, ничей -

Я - голос внутренних ключей,

Я - семя будущих зачатий.

("Пролог", 1916)

Еще в 1902 г. Волошин написал: "Жизнь - бесконечное познанье.// Возьми свой посох - и иди". Всю жизнь он оставался верен этому завету. В программном стихотворении 1917 г. "Подмастерье" он прозревает испытания "бездомного, долгого" пути своего духа.

Душа твоя пройдет сквозь пытку и крещенье

Страстною влагою,

Сквозь зыбкие обманы

Небесных обликов в зерцалах земных вод.

Твое сознанье будет

Потеряно в лесу противочувств,

Средь черных пламеней, среди пожарищ мира.

Твой дух дерзающий познает притяженье

Созвездий правящих и водящих планет...

Но есть ли у этого странствия цель и конец?.. Цель поэта - стать из подмастерья Мастером. Таковым он становится, лишь обретя мудрость сознания и мужество духа.

Когда же ты поймешь,

Что ты не сын земле,

Но путник по вселенным,

Когда поймешь, что человек рожден,

Чтоб выплавить из мира

Необходимости и разума -

Вселенную Свободы и Любви, -

Тогда лишь Ты станешь Мастером.

Дневники Волошина наряду с его письмами и позволяют с наибольшей достоверностью проследить "странствие" его души: формирование мировоззрения, зачатки творческих импульсов, человеческие контакты...

Первый свой дневник поэт начал еще гимназистом. 12 октября 1892 г. он записал: "Я сюда собираюсь записывать все, т. е. мои мысли, заметки, стихотворения <...> Я уже несколько раз прежде принимался писать дневник, но постоянно бросал. Теперь я хочу писать это аккуратно, изо дня в день..." Стимул? "Мое теперешнее самое заветное желание - это быть писателем".

Пороху хватило лишь до начала 1894 г.: 31 января была сделана последняя запись. Этот дневник еще вполне детский. В 1900 г., путешествуя с тремя другими студентами по Австро-Венгрии и Италии, Волошин участвует в ведении коллективного дневника "Журнал путешествия": это дневник по преимуществу юмористический. В 1901 - 1903 гг. он делает еще ряд отрывочных записей: теперь это попытки самоанализа, подробная и художественная фиксация состояний природы: зачатки будущих стихов.

Но лишь весной 1904 г. дневник становится для Волошина насущной потребностью: он пишет регулярно, помногу - и через какое-то время приписывает в начале тетради заглавие:

"История моей души". Ответственная задача! Связано это начинание с двумя моментами внутренней жизни 27-летнего поэта: сильным чувством к Маргарите Васильевне Сабашниковой и столь же сильным напором мыслей и образов, которые требуют выхода.

Чувство... Оно поначалу безответно. Маргарите Васильеве 22 года, она хороша собой, талантлива (занимается живописью пишет стихи), но мужчина, любовь - оставляют ее равнодушной. А точнее, отталкивают. О совместной с Волошиным поездке в Сен-Клу она записывает: "От меня ждут слов, а я молчу. <...> Для него начался такой новый, такой громадный сон. Нужно оборвать его и жаль. <...> я смотрю на это молодое, на это чистое и одаренное существо и знаю, что с ним и мне страшно, что опять в моих бессильных и неумелых руках сокровище, и я не знаю, как бережно, не измяв, отложить его"...

Читая дневник Волошина 1904 г., нельзя не заметить его обостренное внимание к сексу. В разговоре с В. И. Ивановым он прямо называет секс основой жизни. Его преследуют чувственные образы, он подробно записывает все разговоры "о поле"... У Волошина уже есть некоторый сексуальный опыт - но кратковременный и случайный. В теории он понимает, что "тело - великая и таинственная основа всего" и что оно "не имеет понятия о логике и нравственных правилах" (запись от 5 июля 1902 г.). Но сам-то он остается рабом этих "нравственных правил"! И позднее, через годы, Волошин признавался поэтессе А. К. Герцык: "У меня же трагическое раздвоение: когда меня влечет женщина, когда духом близок ей, я не могу ее коснуться, это кажется мне кощунством"...

Начиная понимать, что у Маргариты Васильевны его чувственное (нормальное!) влечение не найдет поддержки, Максимилиан Александрович начинает подсознательно готовить себя к неизбежности выбора: или пол - или искусство. Конечно, он еще надеется на благоприятный исход этого поединка (а кульминация его - в будущем, 1905 г.), а пока благодарно впитывает вдохновения, дарованные ему Парижем, живет полной жизнью души и духа. Впечатления (частично зафиксированные в дневнике) постепенно преображаются в стихи: "В дождь Париж расцветает...", "Старые письма", "Рождение стиха", переводы из С. Малларме, Эмиля Верхарна, Жозе-Марии Эредиа... Поездка с Маргаритой Васильевной по Сене претворилась в стихотворение "Закат сиял улыбкой алой...", пребывание в Сен-Клу - в "Эта светлая аллея...", "И были дни, как муть опала...", совместные прогулки по Парижу, в Версаль - в "Письмо".

Вдохновляющими были и встречи с В. И. Ивановым. Мысли, возникшие - или сформулированные - в это время, войдут вскоре в статьи "Магия творчества" (Весы, 1904, № 11), "Откровения детских игр" (Золотое руно, 1907, № 11 - 12), "О смысле танца" (Утро России, 1911, № 71, 29.111)... А работа мысли идет у Волошина по нескольким направлениям: перед нами не только поэт и филолог, но и искусствовед, эстетик, философ...

Дневник будет продолжаться в 1905 г., затем прервется на год. Осложнение отношений с Сабашниковой снова толкнет к бумаге: с 1 марта 1907 г. "История моей души" будет продолжена. Уже нерегулярные, но еще подробные записи ведутся в 1908 и 1909 гг. С 1911-го они достаточно эпизодичны; в 1914-м, 1917 - 1929 не появляется ни одной... Последняя запись в тетради датирована 6 июня 1931 г. В 1932 г. дневник был возобновлен - но уже на отдельных листах.

В издании 1991 г. (М.: Книга; сост. 3. Давыдова и В. Купченко) "История моей души" печаталась с купюрами; здесь этот "главный" дневник поэта воспроизводится полностью и с исправлением ряда неразобранных прежде слов. Впервые публикуются: дневник 1901 - 1903 гг., "дорнахский" дневник 1914 г. (Волошин вел его в записной книжке), "Записи психоанализа" 1926 г. (с материалами о самом раннем детстве, всплывшими из подсознания) и "Биографическая канва" 1931 г.

В.П. Купченко

--------------------------------------------------------------------------------

Владимир Петрович Купченко - один из исследователей личности и творчества Максимилиана Волошина, был директором Дома-музея Волошина, проделал колоссальную работу по изучению биографии и наследия М.А. Волошина.

Библиография работ В.П. Купченко включает более 400 названий.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Дом-музей М. А. Волошина

Феодосийская картинная галерея Ивана Константиновича Айвазовского.

Дом-музей поэта и художника Максимилиана Александровича Волошина (настоящая фамилия Кириенко-Волошин, 1877 - 1932) с первых дней своего существования вызывает большой интерес у любителей поэзии и живописи.

Постройка дома велась по частям с 1903 г. по чертежам и под руководством самого М. А. Волошина. Уже при жизни поэта его дом стал местом творческого вдохновения для людей искусства.

Гостями этого дома были писатели и поэты М. Горький, К. Тренев, В. Вересаев, М. Цветаева, В. Брюсов, О. Мандельштам, А. Грин, А. Толстой, М. Булгаков, И. Эренбург, Л. Леонов, художники К. Богаевский, М. Латри, В. Поленов, К. Петров-Водкин, Р. Фальк, А. Остроумова-Лебедева, Е. Кругликова, П. Кончаловский и многие другие.

В 1931 г. М. А. Волошин завещал дом Всероссийскому Союзу советских писателей. После его смерти на протяжении многих лет традиции дома бережно поддерживались вдовой поэта Марией Степановной и его друзьями.

Литературно-мемориальный музей - сектор Феодосийской картинной галереи им. И. К. Айвазовского - официально был создан здесь в 1975 г. После ремонта и реставрации здания Дом-музей М. А. Волошина был открыт для посещения 1 августа 1984 г. С 1988 г. он стал самостоятельным музеем.

В настоящее время это один из крупнейших литературно-мемориальных музеев Крыма. Здесь собрана большая коллекция художественных произведений, в том числе акварелей М. А. Волошина, насчитывающая около девяти с половиной тысяч книг. Всего музей насчитывает 18,7 тыс. экспонатов.

В залах первого этажа размещается литературная экспозиция, включающая разделы "Жизнь и деятельность (1877 - 1932)" и "М. А. Волошин и современность (1932 - 1987)"; на втором этаже находится мемориальная мастерская художника и поэта, сохранившая до мельчайших подробностей атмосферу той поры, отражающая богатый духовный мир хозяина дома.

Дом-музей М. А. Волошина - один из наиболее посещаемых литературно-мемориальных музеев Украины. Ежегодно с его экспозицией знакомятся более 70 тыс. человек. Большой популярностью пользуются проводимые в летние месяцы во дворе дома литературные вечера и творческие встречи с поэтами и писателями. В 1977 и 1987 гг. проведены Волошинские чтения с участием литературоведов многих городов страны.

p1.jpg

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 3 недели спустя...

Иван Бунин

Стихи 1897 – 1900

* * *

Скачет пристяжная, снегом обдает...

Сонный зимний ветер надо мной поет,

В полусне волнуясь, по полю бежит,

Вместе с колокольчиком жалобно дрожит.

Эй, проснися, ветер! Подыми пургу,

Задымись метелью белою в лугу,

Загуди поземкой, закружись в степи,

Крикни вместо песни: «Постыдись, не спи!»

Безотраден путь мой! Каждый божий день –

Глушь лесов да холод-голод деревень...

Стыдно мне и больно... Только стыд-то мой

Слишком скоро гаснет в тишине немой!

Сонный зимний ветер надо мной поет,

Усыпляет песней, воли не дает,

Пусть заносит снегом, по полю бежит,

Вместе с колокольчиком жалобно дрожит...

1897

НА ХУТОРЕ

Свечи нагорели, долог зимний вечер...

Сел ты на лежанку, поднял тихий взгляд –

И звучит гитара удалью печальной

Песне беззаботной, старой песне в лад.

«Где ты закатилось, счастье золотое?

Кто тебя развеял по чистым полям?

Не взойти над степью солнышку с заката.

Нет пути-дороги к невозвратным дням!»

Свечи нагорели, долог зимний вечер...

Брови ты приподнял, грустен тихий взгляд...

Не судья тебе я за грехи былого!

Не воротишь жизни прожитой назад!

1897

СЕВЕРНОЕ МОРЕ

Холодный ветер, резкий и упорный,

Кидает нас, и тяжело грести;

Но не могу я взоров отвести

От бурных волн, от их пучины черной.

Они кипят, бушуют и гудят,

В ухабах их, меж зыбкими горами,

Качают чайки острыми крылами

И с воплями над бездною скользят.

И ветер вторит диким завываньем

Их жалобным, но радостным стенаньям,

Потяжелее выбирает вал,

Напрягши грудь, на нем взметает пену

И бьет его о каменную стену

Прибрежных мрачных скал.

1897

* * *

Вьется путь в снегах, в степи широкой.

Вот - луга и над оврагом мост,

Под горой - поселок одинокий,

На горе - заброшенный погост.

Ни души в поселке; не краснеют

Из-под крыш вечерние огни;

Слепо срубы в сумерках чернеют...

Знаю я - покинуты они.

Пахнет в них холодною золою,

В печку провалилася труба,

И давно уж смотрит нежилою,

Мертвой и холодною изба.

Под застрехи ветер жесткий дует,

Сыплет снегом... Только он один

О тебе, родимый край, тоскует

Посреди пустых твоих равнин!

Путь бежит, в степи метель играет,

Хмуро сходит долгой ночи тень...

О, пускай скорее умирает

Этот жуткий, этот тусклый день!

1897

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 3 недели спустя...

4e71aca69a0c8ab789c72ff766f93cef.jpg

Вы во мне как наважденье... А. Ахматова и А. Модильяни

Год выпуска: 2008

Страна: Россия

Жанр: документальный, биографический

Продолжительность: 00:25:43

Режиссер: Маргарита Тюкалова, Владимир Морозов

Над программой работали: Андрей Кошелев, Владимир Семенов, Владимир Волохов, Елена Антонова, Игорь Бухтояров, Валерий Лобанов, Михаил Лишанский, Диана Мельник, Ирина Цаголова, Людмила Валгонен.

Описание: В Санкт-Петербурге, в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме проходила выставка "Modigliani в Фонтанном Доме" (8 октября – 5 ноября 2008 года). На выставке представлен портрет Анны Ахматовой в стиле "ню", что очень нехарактерно для поэтессы. Анна Ахматова познакомилась с Амедео Модильяни в Париже в 1910 году. В 1911 году во время второго посещения Парижа художник создал серию рисунков, вдохновленных образом молодой поэтессы из Петербурга.

Качество: TVRip

Формат: AVI

Видео кодек: DivX

Аудио кодек: MP3

Видео: Разрешение: 592x432

http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=1370840

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 6 месяцев спустя...

e3e10a1240d3.jpg

Есенин

Год выпуска: 2005

Жанр: Исторический, драма

Продолжительность: 11 х 00:50:44

Режиссер: Игорь Зайцев

В ролях: Сергей Безруков, Шон Янг, Гари Бьюзи, Ксения Раппопорт, Екатерина Гусева, Александр Михайлов, Олег Табаков, Юлия Пересильд, Валентина Теличкина, Виталий Безруков, Ирина Апексимова, Мария Голубкина, Марина Зудина, Павел Деревянко, Дмитрий Щербина, Ирина Безрукова, Сергей Астахов, Даниил Спиваковский, Андрей Руденский, Евгений Дятлов, Евгений Коряковский, Константин Хабенский, Роман Мадянов, Гоша Куценко, Андрей Краско, Александр Мезенцев, Николай Качура, Сергей Векслер, Николай Олялин, Олег Комаров, Андрей Леонов, Ольга Красько, Алексей Маклаков

Описание: 1985 год. Следователь МУРа, подполковник Александр Хлыстов, неожиданно получает по почте анонимное письмо. В конверт вложена фотография, на которой запечатлен поэт Сергей Есенин, только что вынутый из петли. Никакой записки, никаких объяснений. Конечно, снимку не менее 60 лет, он сильно потемнел и обветшал. Странгуляционная полоса на шее погибшего просматривается отчетливо, но опытный патологоанатом, случайно увидевший фото, сразу же замечает признаки насильственной смерти, ускользающие от глаза непосвященного. Друг Хлыстова, генерал КГБ Симагин советует не лезть в это дело: слишком много времени прошло. Да и официальной версии гибели поэта - самоубийства - никто не отменял. Но азарт сыщика берет верх. Хлыстов решает провести собственное расследование: ведь почему-то фотографию послали именно ему. Какие же причины заставляют неизвестного отправителя действовать тайно, и что произошло на самом деле в далеком 1925 году? Чем глубже подполковник погружается в изучение жизни и загадочной гибели Есенина, тем больше узнает новых фактов и таинственных обстоятельств этой истории. Теперь в его распоряжении несколько версий смерти поэта. Кажется, что разгадка уже близка. Но события принимают неожиданный оборот… Фильм, основанный на реальных фактах и большом количестве документальных, архивных и фотоиллюстративных материалов, является попыткой осмыслить одну из версий трагической гибели великого русского поэта Сергея Есенина. Действие картины разбито на два временных периода: история начинается в 80-е годы прошлого века, а затем переносится в годы 20-е. Последние годы жизни гения - скандалиста, бунтаря, талантливейшего поэта, обладающего уникальным даром провидения. Его отношения с властью, с друзьями, с женщинами…

Доп. информация:

Качество: DVDRip

Формат: AVI

Видео кодек: XviD

Аудио кодек: AC3

Видео: XVID 704x400 25.00fps 1237Kbps

Аудио: Dolby AC3 48000Hz stereo 256Kbps

http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=917656

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 недели спустя...

Владимир Голяховский: Корней Чуковский и Борис Пастернак

Что без страданий жизнь поэта,

И что без бури океан?

Лермонтов

В один из воскресных дней осени 1956 года я поехал познакомиться с Корнеем Чуковским. Он жил за городом, в дачном поселке писателей Переделкино. Я писал ему, что возвращаюсь в Москву и что хочу поступить на вечерний факультет Литературного института - для второго образования. Он ответил мне приглашением приехать.

Чуковскому было тогда семьдесят четыре года, он оставался одним из последних гигантов классической русской литературы и культуры конца XIX и начала XX веков, был самым известным литературоведом и критиком, дружил и работал с Репиным, Горьким, Блоком, Буниным, Ахматовой, Гумилевым, Мандельштамом и многими другими выдающимися людьми русской культуры. Даже Лев Толстой, в конце жизни, читал его критическую статью и похвалил ее. Для меня Чуковский был кумиром в поэзии для детей, прямым учителем, а теперь и редактором моей скоро выходящей книги.

Я волновался всю дорогу до Переделкино. Во дворе двухэтажной желтой дачи высилась фигура гуляющего хозяина, под два метра ростом. Он заинтересованно всматривался.

- Здравствуйте, Корней Иванович! Я доктор Владимир Голяховский.

Он вскричал высоким фальцетом:

- А-а, это тот поэт, который называет себя доктором, и тот доктор, который хочет поступить в Литературный институт. Ни в коем случае этого не делайте, - он помахал передо мной пальцем. - Они там пишут плохие стихи, читают их друг другу и приучаются плохо писать.

Так с первой фразы я получил и его высокую оценку, и деловой совет.

- Ну, рад с вами наконец познакомиться. Пойдемте в кабинет.

Он расспрашивал меня о жизненных и литературных планах. Представляя себе, что он так же разговаривал с историческими фигурами русского искусства, я отвечал смущенно и робко. Вдруг он сказал:

- Знаете, я пришел в восторг от вашей "Сказки про Ершонка". Если бы я написал такую сказку, то считал бы свою годовую программу выполненной.

Я совсем смутился

сам Чуковский сказал про мои стихи "если бы я написал такое".

А он, без тени какого-либо превосходства и назидательности, обсуждал со мной порядок стихов в моей книге и по-дружески, как равный равному, подсказывал исправления.

- Вы принесли мне что-нибудь новое? - взял три стиха, но читать не стал, а предложил: - Пойдемте во двор, у меня в саду всегда гуляют соседские детишки, сейчас мы проверим ваши стихи на них.

В небольшом саду позади дома бегало пять-шесть детей возраста от четырех до семи-восьми лет. Чуковский позвал: - Ребята, ребята, идите сюда, я прочту вам новые стихи.

Очевидно, они привыкли к такому и сразу резво подбежали. Мы уселись на скамейку, они - вокруг нас, и он стал читать мои стихи. Я подумал: "Какая высокая честь для меня - сам Чуковский читает детям мои стихи!". Читал он с усиленной интонацией, делал паузы и посматривал на ребят. Когда они смеялись или выражали интерес, он одобрительно кивал. Когда они отвлекались или не реагировали, он молча указывал мне пальцем на те строки. Мы опять пошли в дом, пить чай.

- Старайтесь всегда проверять свои стихи по реакции детей - они лучшие критики.

- Корней Иванович, где мне брать детей, если я все дни провожу в больнице с больными?

- А вы почаще приезжайте, будем вместе читать детям ваши стихи.

От такого неожиданного предложения я окончательно растерялся. А дело было просто в том, что, как настоящий великий мастер, Чуковский любил открывать новые таланты. В период 1956-1959 годов он был увлечен своим "открытием" меня, так же, наверное, как до этого увлекался другими. Я стал ездить к нему в Переделкино почти каждый месяц, потом раз в два месяца, потом еще реже... Я был очень занят медицинской карьерой.

Многие из писательской элиты имели в Переделкино бесплатные комфортабельные дачи, построенные для них советским правительством. Это была "подкормка" инженеров человеческих душ, как их назвал Сталин. За подкормку многие из них прославляли Сталина и советскую власть. Но были и такие, кого не смогли заставить кривить душой.

Чуковский был один из них. В мои приезды он рассказывал о гонениях на него. В конце 1920-х годов правительство заставило его написать письмо великому русскому художнику Илье Репину в Финляндию. Репин презирал советскую власть, и Чуковский должен был уговорить его вернуться в Россию. Он был его близким другом, редактором его мемуаров "Далекое близкое" и даже был с ним на "ты"1. Но Чуковский и сам тоже не любил эту власть. Под страшным нажимом он вынужденно написал Репину о "великом прогрессе" и рекомендовал ему вернуться. Но вслед за этим он написал другое письмо и тайно передал с верными людьми: "Ни в коем случае не возвращайся". Репин не вернулся, но, когда умер в 1930 году, его архив передали в Советский Союз. Среди многих бумаг в нем нашли то второе письмо Чуковского. Тогда его вызывали на допросы, угрожали и надолго перестали печатать2.

Вторая волна немилости накрыла его после опубликования детского стихотворения "Тараканище". Про таракана он написал - "страшный и усатый"3. Может показаться странным, но в то время этого было достаточно, чтобы власти заподозрили в описании намек на Сталина. После этого Чуковского совсем не печатали еще много лет.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Настоящее имя Деда Корнея, как его звали за глаза, было Николай, и отчество тоже было выдуманное. Он был незаконнорожденным сыном русской прачки по фамилии Корнейчук. Отец его, из богатой еврейской семьи, никогда не помогал его матери. Талантливый сын сам пробил себе дорогу в журналистику и стал известен уже в двадцать лет. Псевдонимом он избрал начальные буквы фамилии матери КОРНЕЙЧУК и добавил "овский".

Однажды он рассказал мне очень интересное наблюдение о быстротечности жизни: - Выхожу к себе в сад, вижу - маленькая девочка качается на низкой ветви яблони. Я говорю: "Девочка, как тебя зовут?" - "Танечка". - "Ты, Танечка, яблоки любишь?" - "Люблю". - "Знаешь, яблоки дает эта яблонька. Ты качаешься на ветке и можешь ее сломать. Тогда яблонька не станет давать яблоки. Танечка, ты бы лучше слезла с ветки". - "Хорошо, дедушка, я слезу..." Вот проходит немного времени, выхожу опять в сад, вижу - маленькая девочка качается на ветви яблони. Я говорю: "Танечка, ты яблоки любишь?" - "Люблю". - "Танечка, ты бы лучше слезла с ветки, а то сломаешь ее, и яблонька не станет давать яблоки". - "Хорошо, дедушка, я слезу. Только я не Танечка, я Анечка. А Танечка - это моя мама..."

Другим писателем, который не заигрывал с советской властью, был близкий друг и сосед Чуковского по Переделкино Борис Пастернак. Его молодость совпала со временем революционных переворотов в России, и он рано стал одним из самых популярных поэтов. Но когда начались сталинские репрессии, он встал в непрямую конфронтацию с властью. Диссидентов, в современном понимании слова, при Сталине быть не могло - их просто сразу уничтожали. Но редкие люди, как Пастернак, позволяли себе сопротивление неприятием власти. Он даже написал стихи: "Я настолько тебя унижу, что не стану тебе писать". В том-то и дело, что власть требовала, чтобы писали ей. Сталин был человеком читающим, и почему-то именно Пастернака он пощадил. Был даже случай, когда он сам позвонил ему по телефону и обсуждал вопросы талантов литературы (в частности, Мандельштама, которого ненавидел и потом уничтожил).

Я знал Пастернака и его семью в годы своего детства - во время войны, в 1941-1943 годы, - мы были соседями в эвакуации в городе Чистополе. В свои 12-13 лет я слышал про ореол славы и уважения вокруг него. Тогда я сам уже пытался что-то сочинять и потому ходил слушать выступления Пастернака в клубе Дома учителя. В школе я учился с его детьми и бывал у них в тесной квартирке. Пастернак приходил к нам в дом и играл на пианино (он был хороший пианист, а у наших хозяев был инструмент). Возможно, тогда, в опасные, холодные и голодные годы в Чистополе, где все, включая его самого, жили в тесноте и бедности, у Пастернака зародился план знаменитого романа "Доктор Живаго".

В июне 1943 года весь эвакуированный Литературный фонд возвращался из Чистополя в Москву. Мы с мамой ехали вместе с Пастернаками. Две недели мы плыли по трем рекам - Каме, Волге и Оке - на пароходе, который по иронии назывался "Михаил Шолохов". У взрослых были каюты, а мы, дети, спали в салоне на полу. Плавание было тоскливым, по ночам пароход стоял на якоре, не зажигая огней, - из-за опасности немецкой бомбежки (это происходило вскоре после Сталинградской битвы на Волге). Капитан парохода просил всех писателей написать что-нибудь в судовом журнале. Писали что-то патриотическое, что-то юмористическое и передавали друг другу журнал. Поэтому все читали предыдущие записи. Мама показала мне, что написал Пастернак: "Очень хорошая погода, мечтаю выкупаться и о свободе печати". Разговор о свободе печати при советской власти был антигосударственной крамолой. Пароходный журнал - это, конечно, не широкая пресса, но Пастернак не удержался, чтобы и в нем не пожаловаться на отсутствие свободы печати. Возможно, кроме меня, теперь никто не знает и не помнит той строчки Пастернака.

А строчка оказалась пророческой: когда Пастернак написал роман "Доктор Живаго", ни один советский журнал и ни одно издательство не приняло его, цензура не пропускала - не было свободы печати. Пастернак мечтал о литературной славе и сумел передать роман за границу. Там в 1957 году "Доктор Живаго" был впервые напечатан. Это направило на него гнев правительства и произвело шум в интеллектуальных кругах. Власти даже арестовали любовницу Пастернака Ольгу Ивинскую, что заставило его глубоко страдать.

Роман переводился и широко издавался во всех странах, кроме Советского Союза (для "внутреннего пользования" его издали небольшим тиражом в Центральном Комитете партии и разрешали читать только самым высоким чинам). В Америке по роману сняли фильм, который прошел по всем экранам мира - кроме Советского Союза. Общий гонорар Пастернака за роман достиг десяти миллионов долларов (что теперь может равняться минимум ста миллионам). Но выезжать за границу и получать деньги в Союзе ему было запрещено. Он вынужденно жил только переводами - он знал несколько языков, получил блестящее образование в семье своего отца, художника Леонида Пастернака. Его отец, выходец из еврейской среды, был лучшим иллюстратором книг Льва Толстого и даже другом великого писателя.

В романе "Доктор Живаго" не было ничего прямо антисоветского. Через яркие образы доктора-поэта и его любовницы Лары в нем были описаны трагические судьбы людей во время революционных событий в России. По сути, этот роман даже запоздал по времени. В 1958 году Пастернаку присудили за роман Нобелевскую премию по литературе - высшее международное признание. К тому времени он был затравлен и изолирован нападками власти, знакомые боялись его поздравлять. Но Чуковский обрадовался за друга и соседа и поспешил на его дачу с поздравлениями. Дачу с утра окружила толпа иностранных корреспондентов, а вокруг, в стороне, стояли агенты госбезопасности. Пастернак был в настоящей осаде. Корреспонденты кинулись к Чуковскому - брать интервью. А позади мрачно стояли и подслушивали агенты. Даже Чуковский чувствовал себя неуютно, но роман Пастернака расхвалил. А давать интервью в иностранной прессе было опасно.

Что тут началось! Кампанию по травле Пастернака возглавили сам диктатор Никита Хрущев и заведующий отделом культуры ЦК партии Д.А. Поликарпов. По их указаниям несколько месяцев подряд его критиковали в газетах, журналах, по радио и телевидению. Его осуждали на собраниях в Союзе писателей, в институтах, в министерствах, на заводах. Можно было подумать, что в Советском Союзе нет никаких других проблем. Это было точь-в-точь похоже на кампанию осуждения врачей-отравителей за пять лет до того - в 1953 году. Как и тогда, выступавшие говорили про Пастернака - клеветник, предатель, отщепенец общества; предлагали судить и выгнать из страны. Самое интересное, что ни один из выступавших не читал роман (включая Хрущева), и многие из них не читали книг вообще (включая Хрущева). Пастернака исключили из Союза писателей и предложили покинуть страну. Писатель не выдержал травли, сдался и написал покаянное, отнюдь не литературное заявление, которое опубликовали на последних страницах газет. Он писал, что любит Родину и свой народ, что революция наполнила его жизнь новым смыслом, что он всегда ставил интересы страны выше своих личных, что раскаивается в ошибках, включенных в роман, и что отказывается от Нобелевской премии. Когда я читал это, то вспоминал такое же заявление профессора нашего института Геселевича на собрании, когда в 1948 году его громили как "космополита в науке". Правда, для самого себя Пастернак написал стихотворение "Нобелевская премия" с такими ироническими и горькими строками:

Что же сделал я за пакость,

Я - разбойник и злодей?

Я весь мир заставил плакать

Над красой страны моей.

Как-то раз в те месяцы я ехал на такси в Союз писателей. Узнав, куда ехать, молодой водитель спросил:

- Что это за книга такая, которую написал Пастернак? Действительно она такая плохая?

- Ну, не такая уж плохая, - ответил я уклончиво, не желая провоцировать долгий разговор.

- Вот и я так думаю - если власть сильно ругает, значит, книга должна быть хорошая4.

Пастернак еще два года прожил в Переделкино и умер от рака. В один из моих приездов к Чуковскому я увидел Пастернака на его даче. Чуковский, один из немногих, не прекратил с ним дружбы. Как всегда бравурно, хозяин представил меня:

- Этот молодой человек уже опытный хирург и еще начинающий поэт.

Пастернак посмотрел на меня:

- Где вы работаете?

- В Боткинской больнице.

Мой доктор Живаго тоже работал там, - я был удивлен, что он говорит о герое своего романа как о реальном лице.

- Можете вы вылечить меня? - спросил он. - У меня спина болит, все мышцы ноют, особенно руки - вот здесь.

Я обследовал его прямо в кабинете Чуковского. Во время обследования я напомнил ему о встречах в Чистополе пятнадцать лет назад. Он только улыбнулся. После обследования мне стало ясно, что у него развивается миостения (слабость мышц). Я предложил:

- Вам надо пройти курс массажа и физиотерапии.

- Где я могу получить эти процедуры?

- У вас в Переделкино - здесь же есть Дом творчества писателей с медицинским кабинетом.

- Это Дом творчества советских писателей, - подчеркнул он. - Теперь меня не считают одним из них. Недавно группа европейских писателей приезжала в Москву и хотела повидать меня. Но первый секретарь Союза Сурков велел мне временно скрыться в Тбилиси. Я ходил по улицам, и грузинские писатели спрашивали: что я там делаю? А я был в ссылке, в бесчестии.

Он умер 30 мая 1960 года. В конце газеты "Вечерняя Москва" было маленькое объявление в черной рамке: "Скончался член Литфонда Борис Леонидович Пастернак".

На его похороны в Переделкино съехались тысячи людей. Даже сама его могила сразу стала местом паломничества людей. Говорили, что через несколько лет Хрущев кричал на помощников: "Это ваша вина, что вы мне не сказали, кто такой Пастернак. Я не обязан был знать, кто он такой".

Одна моя знакомая женщина, Лаура Виролайнен, сказала над его могилой: "Он был поэт всех нас".

Владимир Голяховский

http://www.chukfamily.ru/

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Создайте аккаунт или авторизуйтесь, чтобы оставить комментарий

Комментарии могут оставлять только зарегистрированные пользователи

Создать аккаунт

Зарегистрировать новый аккаунт в нашем сообществе. Это несложно!

Зарегистрировать новый аккаунт

Войти

Есть аккаунт? Войти.

Войти
  • Недавно просматривали   0 пользователей

    • Ни один зарегистрированный пользователь не просматривает эту страницу.

×
×
  • Создать...