Варлам Шаламов.Колыма

[Рона]

Евгений Евтушенко

Родился в Вологде. Сын священника. Учился на юрфаке МГУ в 1926-1929 годах. Впервые был арестован за распространение так называемого Завещания Ленина в 1929-м. Выйдя в 1932-м, был опять арестован в 1937-м и 17 лет пробыл на Колыме. Вернувшись, с 1957 года начал печатать стихи в "Юности", в "Москве". В его глазах была некая рассеянная безуминка неприсутствия. Наверно, потому что он в это время писал свои "Колымские рассказы" и даже на свободе продолжал оставаться там, на Колыме. Эти рассказы начали ходить из рук в руки на машинке года с 1966-го и вышли отдельным изданием в Лондоне в 1977 году. Шаламова заставили отречься от этого издания, и он написал нечто невразумительно-унизительное, как бы протестуя. Он умер в доме для престарелых, так и не увидев свою прозу напечатанной. (Она вышла в СССР лишь в 1987-м.) Три вершины "лагерной" литературы - это "Один день Ивана Денисовича" Солженицына, "Крутой маршрут" Е. Гинзбург и "Колымские рассказы" Шаламова, но многие читатели ставят эту книгу на первое место из трех. Это великая "Колымиада", показывающая гениальное умение людей сохранить лик своей души в мире лагерного обезличивания. Шаламов стал Пименом Гулага, но и добру внимая отнюдь неравнодушно, и написал ад изнутри, а вовсе не из белоснежной кельи. Как поэт, Шаламов гораздо литературнее, но и в его стихах чувствуются раненая, несдающаяся нравственность, крепкое перо профессионала, за колючей проволокой лишенного возможности заниматься литературой как профессией.

Варлам Шаламов

* * *

Я забыл погоду детства,

Теплый ветер, мягкий снег.

На земле, пожалуй, средства

Возвратить мне детство нет.

И осталось так немного

В бедной памяти моей -

Васильковые дороги

В красном солнце детских дней,

Запах ягоды-кислицы,

Можжевеловых кустов

И душистых, как больница,

Подсыхающих цветов.

Это все ношу с собою

И в любой люблю стране.

Этим сердце успокою,

Если горько будет мне.

Варлам Шаламов

* * *

Кому я письма посылаю,

Кто скажет: другу иль врагу?

Я этот адрес слишком знаю,

И не писать я не могу.

Что ругань? Что благоговенье?

И сколько связано узлов

Из не имеющих хожденья,

Из перетертых старых слов?

Ведь брань подчас тесней молитвы

Нас вяжет накрепко к тому,

Что нам понадобилось в битве,—

Воображенью своему.

Тогда любой годится повод

И форма речи не важна,

Лишь бы строка была как провод

И страсть была бы в ней слышна.

Варлам Шаламов

* * *

Луна качает море.

Прилив. Отлив...

Качает наше горе

На лодке рифм.

Я рифмами обманут

И потому спасен,

Качаются лиманы,

И душен сон.

Варлам Шаламов

АВВАКУМ В ПУСТОЗЕРСКЕ

Не в бревнах, а в ребрах

Церковь моя.

В усмешке недоброй

Лицо бытия.

Сложеньем двуперстным

Поднялся мой крест,

Горя в Пустозерске,

Блистая окрест.

Я всюду прославлен,

Везде заклеймен,

Легендою давней

В сердцах утвержден.

Сердит и безумен

Я был, говорят,

Страдал-де и умер

За старый обряд.

Нелепостей этот

Людской приговор:

В нем истины нету

И слышен укор.

Ведь суть не в обрядах,

Не в этом — вражда.

Для Божьего взгляда

Обряд — ерунда.

Нам рушили веру

В дела старины,

Без чести, без меры,

Без всякой вины.

Что в детстве любили,

Что славили мы,

Внезапно разбили

Служители тьмы.

В святительском платье,

В больших клобуках,

С холодным распятьем

В холодных руках

Нас гнали на плаху,

Тащили в тюрьму,

Покорствуя страху

В душе своему.

Наш спор — не духовный

О возрасте книг.

Наш спор — не церковный

О пользе вериг.

Наш спор — о свободе,

О праве дышать,

О воле Господней

Вязать и решать.

Целитель душевный

Карал телеса.

От происков гневных

Мы скрылись в леса.

Ломая запреты,

Бросали слова

По целому свету

Из львиного рва.

Мы звали к возмездью

За эти грехи.

И с Господом вместе

Мы пели стихи.

Сурового Бога

Гремели слова:

Страдания много,

Но церковь — жива.

И аз, непокорный,

Читая Псалтырь,

В Андроньевский черный

Пришел монастырь.

Я был еще молод

И все перенес:

Побои, и голод,

И светский допрос.

Там ангел крылами

От стражи закрыл

И хлебом со щами

Меня накормил.

Я, подвиг приемля,

Шагнул за порог,

В Даурскую землю

Ушел на восток.

На синем Амуре

Молебен служил,

Бураны и бури

Едва пережил.

Мне выжгли морозом

Клеймо на щеке,

Мне вырвали ноздри

На горной реке.

Но к Богу дорога

Извечно одна:

По дальним острогам

Проходит она.

И вытерпеть Бога

Пронзительный взор

Немногие могут

С Иисусовых пор.

Настасья, Настасья,

Терпи и не плачь:

Не всякое счастье

В одеже удач.

Не слушай соблазна,

Что бьется в груди,

От казни до казни

Спокойно иди.

Бреди по дороге,

Не бойся змеи,

Которая ноги

Кусает твои.

Она не из рая

Сюда приползла:

Из адова края

Посланница зла.

Здесь птичьего пенья

Никто не слыхал,

Здесь учат терпенью

И мудрости скал.

Я — узник темничный:

Четырнадцать лет

Я знал лишь брусничный

Единственный цвет.

Но то не нелепость,

Не сон бытия,

Душевная крепость

И воля моя.

Закованным шагом

Ведут далеко,

Но иго мне — благо

И бремя легко.

Серебряной пылью

Мой след занесен,

На огненных крыльях

Я в небо внесен.

Сквозь голод и холод,

Сквозь горе и страх

Я к Богу, как голубь,

Поднялся с костра.

Тебе обещаю,

Далекая Русь,

Врагам не прощая,

Я с неба вернусь.

Пускай я осмеян

И предан костру,

Пусть прах мой развеян

На горном ветру.

Нет участи слаще,

Желанней конца,

Чем пепел, стучащий

В людские сердца.

В настоящем гробу

Я воскрес бы от счастья,

Но неволить судьбу

Не имею я власти.

[Странник]

Все-же следовало тему о Варламе Шаламове поместить в раздел "проза". Я ни в коей мере не учу, и даже не совеую (а то мало ли...), я просто высказал свое мнение. Потому что я прочел помимо цикла рассказов "Колымские рассказы", еще циклы рассказов "Левый берег", "Артист лопаты", ""Очерки преступного мира", "Воскрешение лиственницы", "Перчатка или КР 2". Книга объемом 950 страниц. Шаламов все-же больше писатель, чем поэт.

Конечно во многих рассказах сюжет повторяется, изменены только герои и характеры героев рассказов, но тем не менее я считаю что по силе художественного описания Шаламов стоит на ступеньку выше Солженицына. И стоит признать, что Солженицын не был на Колыме и не испытал того что испытал Шаламов, как-никак Шаламов пробыл на Колыме 19 лет. И одному Богу известно как ему удалось выжить. Его рассказы стоит прочесть каждому, и тогда РС покажется насморком, легким недомоганием, сущей ерундой по сравнению с тем что испытал Шаламов там, на Колыме. Как и десятки, сотни тысяч так и оставшихся в вечной мерзлоте.

ЗЫ. И извини Рона, но если ты поместила тему о творчестве Шаламова в раздел "Поэззия", то у меня складывается ощущение что ты мало знакома с его творчеством.

Почитай http://bookz.ru/authors/6alamov-varlam/kolym/1-kolym.html при случае, "колымские рассказы" хотя бы.

[Рона]

Варлам Шаламов

* * *

Светит солнце еле-еле,

Зацепилось за забор,

В перламутровой метели

Пробиваясь из-за гор.

И метель не может блеска

Золотого погасить,

И не может ветер резкий

Разорвать метели нить.

Но не то метель ночная:

Черный лес и черный снег.

В ней судьба твоя иная,

Безрассудный человек.

В двух шагах умрешь от дома,

Опрокинутый в сугроб,

В мире, вовсе незнакомом,

Без дорожек и без троп.

Не в картах правда, а в стихах

Про старое и новое.

Гадаю с рифмами в руках

На короля трефового,

Но не забуду я о том,

Что дальними дорогами

Ходил и я в казенный дом

За горными отрогами.

Варлам Шаламов

ПОЭТУ

В моем, еще недавнем прошлом,

На солнце камни раскаля,

Босые, пыльные подошвы

Палила мне моя земля.

И я стонал в клещах мороза,

Что ногти с мясом вырвал мне,

Рукой обламывал я слезы,

И это было не во сне.

Там я в сравнениях избитых

Искал избитых правоту,

Там самый день был средством пыток,

Что применяются в аду.

Я мял в ладонях, полных страха,

Седые потные виски,

Моя соленая рубаха

Легко ломалась на куски.

Я ел, как зверь, рыча над пищей.

Казался чудом из чудес

Листок простой бумаги писчей,

С небес слетевший в темный лес.

Я пил, как зверь, лакая воду,

Мочил отросшие усы.

Я жил не месяцем, не годом,

Я жить решался на часы.

Варлам Шаламов

* * *

Эй, красавица,- стой, погоди!

Дальше этих кустов не ходи.

За кустами невылазна грязь,

В этой грязи утонет и князь.

Где-нибудь, возле края земли,

Существуют еще короли.

Может, ты - королевская дочь,

Может, надо тебе помочь.

И нельзя уходить мне прочь,

Если встретились ты и ночь.

Может, нищая ты, голодна

И шатаешься не от вина.

Может, нет у тебя родных

Или совести нет у них,

Что пустили тебя одну

В эту грозную тишину.

Глубока наша глушь лесная,

А тропинок и я не знаю...

Варлам Шаламов. Собрание сочинений в 4-х т.

Варлам Шаламов

* * *

Сыплет снег и днем и ночью.

Это, верно, строгий бог

Старых рукописей клочья

Выметает за порог.

Все, в чем он разочарован -

Ворох песен и стихов,-

Увлечен работой новой,

Он сметает с облаков.

Варлам Шаламов. Стихотворения.

Варлам Шаламов

* * *

Не солнце ли вишневое

На торосистый лед,

Как мука наша новая,

Назойливо встает.

Я в угол смел бумажное,

Ненужное хламье,

И в этом вижу важное

Признание мое.

Варлам Шаламов. Собрание сочинений

Варлам Шаламов

* * *

По нашей бестолковости,

Окроме «Боже мой»,

Ни совести, ни повести

Не вывезешь домой.

Варлам Шаламов

* * *

Я вижу тебя, весна,

В мое двойное окошко.

Еще ты не очень красна

И даже грязна немножко.

Пока еще зелени нет.

Земля точно фото двухцветна,

И снег только ловит момент

Исчезнуть от нас незаметно.

И сонные тени телег,

Поскрипывая осями,

На тот же истоптанный снег

Выводят как осенью сани.

И чавкает дегтем чека,

И крутят руками колеса,

И капли дождя щека

Вдруг ощущает как слезы.

Варлам Шаламов. Собрание сочинений в 4-х т.

[Рона]

Все-же следовало тему о Варламе Шаламове поместить в раздел "проза". Я ни в коей мере не учу, и даже не совеую (а то мало ли...), я просто высказал свое мнение. Потому что я прочел помимо цикла рассказов "Колымские рассказы", еще циклы рассказов "Левый берег", "Артист лопаты", ""Очерки преступного мира", "Воскрешение лиственницы", "Перчатка или КР 2". Книга объемом 950 страниц. Шаламов все-же больше писатель, чем поэт.

Конечно во многих рассказах сюжет повторяется, изменены только герои и характеры героев рассказов, но тем не менее я считаю что по силе художественного описания Шаламов стоит на ступеньку выше Солженицына. И стоит признать, что Солженицын не был на Колыме и не испытал того что испытал Шаламов, как-никак Шаламов пробыл на Колыме 19 лет. И одному Богу известно как ему удалось выжить. Его рассказы стоит прочесть каждому, и тогда РС покажется насморком, легким недомоганием, сущей ерундой по сравнению с тем что испытал Шаламов там, на Колыме. Как и десятки, сотни тысяч так и оставшихся в вечной мерзлоте.

ЗЫ. И извини Рона, но если ты поместила тему о творчестве Шаламова в раздел "Поэззия", то у меня складывается ощущение что ты мало знакома с его творчеством.

Почитай http://bookz.ru/authors/6alamov-varlam/kolym/1-kolym.html при случае, "колымские рассказы" хотя бы.

17 лет.У тебя неправильное ощущение.Читала "Крутой маршрут","Колымские рассказы","Один день Ивана Денисова"и фильм смотрела"Завещание Ленина".А ты знаешь к кому он первому пошел после лагеря?Проза Шаламова и фильм "Завещание Ленина"в теме"Книги".Мания величия.У меня времени нет выяснять кто что читал,я считаю не как ты"я знаю,читал,куда вам всем до меня".Я точно знаю,что много не знаю,больше не знаю чем знаю.А выяснять на форуме кто что знает времени точно нет,работы много на форуме ОООИ-БРС

[Вика]

Что навешивать однозначные бирки - "поэт", "писатель". Тема названа - "Варлам Шаламов", и каждый сам разберется, что ему ближе в его творчестве. Так могут обидеться те, кто любит "Метель" или что еще, если Пушкина ненароком назовут поэтом.

[Рона]

Что навешивать однозначные бирки - "поэт", "писатель". Тема названа - "Варлам Шаламов", и каждый сам разберется, что ему ближе в его творчестве. Так могут обидеться те, кто любит "Метель" или что еще, если Пушкина ненароком назовут поэтом.

Вик,у меня не получается чтобы было понятно,что каждый сам разберется.

[Рона]

http://www.novayagazeta.ru/ai/article.134249/pics.2.jpg

[Рона]

Дадут ли Шаламову новый срок

В якутском Тамторе создан уникальный школьный музей. Он посвящен писателям, прошедшим Колыму

http://www.novayagazeta.ru/data/2007/53/26.html

[Рона]

Тамтор в то время представлял собой поселение в восемь юрт.

Здесь и создан Марией уникальный школьный музей. А все началось в 1970 году. Попалась в руки книга уральского поэта Бориса Ручьева «Магнит-гора». И — все! Переписка, поиски документов. В эту работу были включены все: муж (директор школы), ученики, родители, все поселение. Вот один пример: из колымской биографии Ручьева известно, что, будучи фельдшером в местной больнице, он спас якутскую роженицу. У Марии Поликарповны вопросы: кто была эта женщина? Кто этот якут, принятый русским заключенным?

Выясняется, что молодая якутка 18 сентября 1942 года с отдаленного участка Чубукулах добиралась до Тамтора. Роды начались в пути. Ее подобрали дорожники. Выхаживал роженицу и малыша Борис Ручьев. Малыша назвали Дорием (от слова «дорога»). Нашли Дория. Работает учителем физкультуры в педагогическом колледже Якутска. Заслуженный тренер. Нашли других людей, которые обязаны своей жизнью заключенному поэту.

Музей посвящен писателям, прошедшим Колыму. Но он давно перешел означенные границы. Собран богатейший материал о ленинградском поэте Малышеве, венгре Франце Диаманте, Валерии Бронштейне, геологе, осевшем на Колыме только за то, что имел несчастье быть внучатым племянником Льва Троцкого.

Большая экспозиция посвящена Алдану Семенову, проведшему 17 лет на Колыме. Его профессиональная жизнь началась со встречи с Циолковским. А потом зимовье на полюсе холода. Пеший переход из Верхнеколымска в Якутск. Повторил путь знаменитого географа Черского.

Духовный центр музея — Варлам Шаламов. Когда я спросила, почему такое большое место в музее занимает Пастернак, Мария удивилась. Начнем с того, что в Тамтор приходили письма от Бориса Пастернака Варламу Тихоновичу. Предмет особой гордости — рукопись «Доктора Живаго». Мир еще ничего не знал о романе, а на Колыме он уже был. И критически осмыслен Шаламовым.

Якутская учительница имеет свою концепцию связи двух писателей. Да, для Шаламова письма Пастернака были светом в окошке, как он сам говорил. Чуть не оправданием всей его жизни.

«Шаламов обосновал мотивы своего решения — отправить письма великому поэту», — так начинает свою версию Мария.

Философски обосновал, уточняет Мария. Варлам Тихонович считал, что в жизни есть неисполненное обещание, несделанный поступок, неосуществленное намерение. Боязнь раскаяния за несвершенное и была мотивом.

Эти суждения Мария связывает с муками Пастернака о том, что он «все вязнет, тонет в начатом, неоконченном, несделанном, несовершенном, безнадежном».

Мария делает вывод: Шаламов, находясь в чудовищно безвыходной ситуации, давал силы Пастернаку для противостояния. «Держится Шаламов — должен держаться и Пастернак».

Любимый рассказ Шала-мова у Марии «Воскресшая лиственница». Он знал, что ветка лиственницы не может воскреснуть только от физических сил. «В ветке разбужены иные, тайные силы». И это — правда!

Дерево лиственницы, которое привезла Мария на могилу Шаламова, разбужено не московским теплом, а той, тайной силой, которая называется состраданием и любовью.

Состраданием и любовью Марии, ее мужа, учеников, которые знают, что колымские сидельцы есть часть их семьи, история страны, нашего Тамтора, известного в мире как полюс холода Оймякон.

P.S. Раиса и Мария благодарят две старательские артели, которые финансово обеспечили их поездку в Москву на 100-летие Варлама Шаламова.

P.P.S. 21 июля в Красновишерске состоится открытие мемориала Варламу Шаламову.

Эльвира Горюхина

16.07.2007

[Рона]

Ссылки для качалок

http://rapidshare.com/files/46534848/Kolym...voiny.part1.rar

http://rapidshare.com/files/46534838/Kolym...voiny.part2.rar

http://rapidshare.com/files/46534821/Kolym...voiny.part3.rar

http://rapidshare.com/files/46534747/Kolym...voiny.part4.rar

Пароля нет

3% на восстановление

Информация о фильме

Название: Колыма. Фильм 3 - Война после войны

Год выхода: 2007

Жанр: Документальный

Режиссер: Михаил Михеев

Кол...во CD|Тип: 1

Кол...во партов: 4

Залито на: Rapidshare.com

Зеркала: нет

О фильме:

Эти люди выжили во время Великой Отечественной войны и сразу попали в «лагеря смерти», на Колыму. По крайней мере два миллиона человек были в плену в Германии. Это расценивалось, как предательство Родине, статья 58. Лагеря смерти – новшество НКВД действовало безупречно. Оно было нацелено на уничтожение «врагов народа». Нет, там не убивали, люди просто сами не выдерживали, зверели и уничтожали друг друга, кто-то умирал от болезней, от холода и голода. В фильме несколько реабилитированных заключённых рассказывают о своей жестокой судьбе, о том, что мало кто знает, о том, что держалось в строгой секретности много лет. Это нюансы «зэковской» жизни, дикой и жестокой.

ФИЛЬМ 3 - «Война после войны»

С горы, на которой лежит старая треснувшая “чашка” линии высоковольтных передач, видны остатки лагеря. Хроника - солдат Великой Отечественной встречают с Победой и с цветами. Параллельно с этими эшелонами шли другие поезда, которые не встречали цветами. Тех, кто ехал в них - военно-пленных, репатриантов - из немецкого плена отправляли в плен советский, в лагеря. Они хотели вернуться на Родину, а вместо этого получали трибунал и острог. Снова начались доносы, ужесточился режим, были введены наручники и номера, которые теперь заменяли имена.... В среде заключенных создавались подпольные организации, люди отправлялись в бега. Их стреляли, трупы убитых беглецов неделями лежали незахороненными для устрашения, но они все равно убегали - гнал азарт свободы, человеческое достоинство. Смерть была привычным явлением… Этот фильм авторы посвятили без вины убиенным, братьям и сестрам нашим, упокоившимся безымянно на холодной колымской земле.

Релиз группы:

Выпущено: Канал "365"

Продолжительность: 00:46:36

[Рона]

Формат: VHSRip, MPEG, MPEG2, MP3

Страна: Россия Лентелефильм

Режиссер: М. Михеев

Жанр: Документальный ( Об ужасах Гулага)

Продолжительность: 01:05

Год выпуска: 1991

В ролях: Читает С. Козырев

исполнитель песни "Ванинский порт Ю. Шевчук

Описание: Описание:

Эти люди выжили во время Великой Отечественной войны и сразу попали в «лагеря смерти», на Колыму. По крайней мере два миллиона человек были в плену в Германии. Это расценивалось, как предательство Родине, статья 58. Лагеря смерти – новшество НКВД действовало безупречно. Оно было нацелено на уничтожение «врагов народа». Нет, там не убивали, люди просто сами не выдерживали, зверели и уничтожали друг друга, кто-то умирал от болезней, от холода и голода. В фильме несколько реабилитированных заключённых рассказывают о своей жестокой судьбе, о том, что мало кто знает, о том, что держалось в строгой секретности много лет. Это нюансы «зэковской» жизни, дикой и жестокой.

ФИЛЬМ 1 - «История одного треста»

Полуразрушенные деревянные постройки, пустые глазницы окон, нары в бараках, звезды на вышках, покосившийся частокол, деревянный мостик - то ли на свободу, то ли в заключение - это все, что осталось от одного из бесчисленных сталинских лагерей. “Камень обещал беречь тайну” - теперь он оберегает только бесчисленные тела жертв режима, захороненные здесь. Все начиналось в 30-е годы..

Всё начиналось очень просто. Страна нуждалась в золоте для закупки новой техники за рубежом, а на Колыме золото было. Было решено создать трест по освоению природных богатств края. Первыми туда отправились добровольцы. Но их было недостаточно для крупномасштабного замысла и вслед за ними пошли первые колонны заключённых с Дальнего Востока. Это была дешевая рабочая сила, так необходимая в это время...

Видео: MPEG2, 720x576, (4:3), 25.00fps, 7456Kbps

Аудио: MPEG Audio, 48000Hz, stereo, 384Kbps

Доп. информация: В фильме использованы материалы:

Центрального государственного архива кинофотодокументов СССР

Государственного архива Магаданской области

Магаданского краеведческого музея

http://tfile.ru/forum/viewtopic.php?t=172612

[Рона]

Страна: РОССИЯ

Год выпуска: 2007

Жанр: Шансон

Продолжительность: 1:32:03

Формат: MP3

Битрейт аудио: 192-320kb/s

Трэклист:

01. Южный - Я вспаминаю Магадан

02. Я живу у Охотского моря

03. Баже - Колыма(Дай-ка друг мне сигарету...)

04. Озеров - Арестанская

05. Огонёк - Талисман

06. Дочев - Магадан(...вижу только небо в клетку...)

07. Климнюк - Магаданский сон

08. Елисеева - Воркута и Магадан

09. Маховиков - Река Колыма

10. Жаров - Колымский Шансон

11. Розенбаум - Сусуманская, лирическая

12. гр.Зона - На Колыме

13. Нежный - А в Магадане

14. Солнцевский - В магаданском ресторане

15. Дюмин - Сочи-Магадан

16. Бажиновский - В Магадане(Я Светку-малолетку...)

17. Данцев - Морозы Магадана

18. гр.Пятилетка - Холода

19. Алябин - Колыма(Есть замечательный старик...)

20. Круг - Магадан(Ветер, туман порвал...)

21. Шуфутинский - Белый снег

22. Волин - Вор-законник

23. Бочаров - Досвидания, Колыма

http://tfile.ru/forum/viewtopic.php?t=74621

[Рона]

Шаламову посвящен ряд документальных фильмов, которые помогают создать представление о его жизни, часть из них — прежде всего фильмы Валерия Есипова — уже доступна для скачивания на сайте. По произведениям Шаламова отечественные кинорежиссеры, в том числе такие мастера, как Сергей Бондарчук и Алексей Герман, собирались снимать также фильмы художественные. К сожалению, по разным причинам их замыслы не были воплощены в жизнь. На данный момент вышли две картины: «Последний бой майора Пугачева» В.Фатьянова и «Завещание Ленина» Н.Досталя. Однако первый фильм ни к духу, ни к букве шаламовской прозы не имеет никакого отношения, второй же, снятый к столетию В.Т.Шаламова, также содержит очень серьезные искажения позиции автора и художественной правды. Подробнее об этом читайте в статье Валерия Есипова «Кто он, майор Пугачев?».

Документальные

Вы будете гордостью России

Фильм начат летом 1989 г., во время приезда И.П.Сиротинской в Вологду.

Несколько моих жизней

Александра Свиридова

Постигая Шаламова

Документальный отчет о вечере памяти Шаламова, состоявшемся в Вологде 17 января 1992 г. Выступали: И.П.Сиротинская, исследовательница из США Л.Клайн, журналист из Франции Р.Вильтц, искусствовед М.Н.Вороно и другие.

Колымская командировка

Вся история этого фильма – отдельная романтическая новелла с элементами трагикомедии в духе начала 1990-х годов. Никакая провинциальная студия телевидения никогда не располагала средствами для столь дальних командировок.

Выступление Олега Чухонцева

Фрагмент фильма о Шаламовских чтениях 1994 г.: выступление Олега Чухонцева.

Интервью с Майклом Никольсоном

Фрагмент фильма о Шаламовских чтениях 1994 г.: интервью с литературоведом Майклом Никольсоном.

Интервью с Мирей Берютти

Интервью с французской исследовательницей Мирей Берютти.

Интервью с Еленой Мамучашвили

Интервью с бывшим колымским врачом Еленой Мамучашвили.

Интервью с Францишеком Апановичем

Интервью с польским профессором Францишеком Апановичем.

Художественные

Последний бой майора Пугачева

Фильм якобы снят по мотивам рассказа Варлама Шаламова «Последний бой майора Пугачева», на самом деле к шаламовскому творчеству никакого отношения не имеет и находится в ряду произведений массовой культуры, грубо искажающих историю Великой Отечественной войны («Штрафбат», «Полумгла» и т.д.).

Завещание Ленина

Фильм повествует о жизни Варлама Шаламова, снят по его произведениям, однако, по мнению И.П.Сиротинской, наследницы и публикатора произведений Шаламова, и многих других исследователей его жизни и творчества, этот фильм не отличается бережным отношением к авторскому тексту, что, между тем, составляет главное и непременное условие успешной экранизации Шаламова.

--------------------------------------------------------------------------------

http://www.shalamov.ru/video/

[Рона]

Здесь, под небом родным, в Колыме, нам родимой,

Слышен звон кандалов, скрип тюремных дверей.

Люди спят на ходу, на ходу замерзают.

Кто замерз, тот и счастлив, - того больше не бьют.

Скоро кончится срок, и вернемся на волю,

Будем жить-воровать, и опять мы сгорим.

И опять на же песнь, и опять те мотивы…

Значит, нет, пацану, мне другого пути.

Блатная песня

Варлаам Шаламов (Колыма.Ru)

А.Бирюков, член Союза писателей России

Варлаам (позднее исправивший себе имя на Варлам) Тихонович Шаламов родился в Вологде, в семье священника, известного в этом городе общественной деятельностью и многолетней враждой с местной церковной властью. В 1914 г. В.Шаламов был принят в гимназию, преобразованную впоследствии в ЕТШ (единую трудовую школу) No. 6, которую закончил в 1923 г. С целью приобретения трудового стажа работал в течение следующих двух лет рассыльным, помощником дубильщика, дубильщиком на кожевенном предприятии в Подмосковье. В 1926 г. поступил на факультет советского права в I МГУ, откуда два года спустя был исключен - "за сокрытие социального происхождения". 19 февраля 1929 г. попал в засаду, устроенную в подпольной троцкистской типографии. От своей деятельности оппозиционера давать показания на следствии отказался. 22 марта того же года был осужден Особым совещанием Коллегии ОГПУ как социально вредный элемент к трем годам заключения в концлагерь. Наказание отбывал в Вишерском исправительно-трудовом лагере на Урале. 14 февраля 1932 г. тот же орган пересмотрел ранее принятое решение и определил Шаламову, по отбытию наказания, еще и ссылку в северный край на три года. Шаламов к тому времени уже освободился (по официальным данным, 11 октября 1931 г.) и, несмотря на объявленный розыск, задержан не был. Его местонахождение станет известным органам НКВД лишь летом 1935 г.

В 1932-37 гг. Шаламов работает литсотрудником, зав. редакцией, зав. методотделом в отраслевых профсоюзных журналах "За ударничество", "За овладение техникой", "За промышленные кадры". К этому времени относится и публикация его первых рассказов. Повторно Шаламов был арестован 12 января 1937 г. Следствие интересовала его прежняя деятельность оппозиционера. 2 июня 1937 г. он был осужден Особым совещанием НКВД СССР за КРТД (контрреволюционная троцкистская деятельность) на пять лет лишения свободы и в августе того же года был доставлен на Колыму. Жена и двухлетняя дочь Шаламова были высланы в Казахстан. На долю заключенного Шаламова выпали тяжкие испытания, в том числе и третье уголовное преследование, начатое против него в мае 1943 г., когда он работал забойщиком в особо-режимной зоне прииск "Джелгала". 22 июня того же года Военный трибунал войск НКВД при Дальстрое приговорил его к десяти годам лишения свободы за антисоветскую пропаганду. Местом заключения оставалась Колыма с ее "общими работами", вполне избавиться от которых Шаламову удалось лишь в конце сороковых годов после окончания фельдшерских курсов. В 1951 г. Шаламов досрочно, по зачету рабочих дней, был освобожден из лагеря, в 1953 г. покинул Колыму. Следующие три года он провел в Калининской области, работая на торфодобывающем предприятии агентом по снабжению. В июле 1958 г. Военная коллегия Верховного суда Союза ССР отменила ранее принятые в отношении Шаламова постановление Особого совещания НКВД СССР и приговор Военного трибунала войск НКВД при Дальстрое - за отсутствием состава преступления. К литературному творчеству Шаламов вернулся еще в 1949 г.

В течение пяти-шести лет им было написано большое количество стихотворений, составивших шесть "Колымских тетрадей". В 1954 г. он вновь обратился к прозе, результатом чего стали поразительные по драматизму "Колымские рассказы" (автор объединил их так же в шесть сборников), близкий к документальному жанру "антироман" "Вишера" и мемуарная "Четвертая Вологда". Но напряженная литературная работа не принесла автору страстно желаемого успеха и душевного успокоения. Несмотря на появившиеся еще в 1956 г. в центральных журналах - немногие, правда,- подборки стихотворений и выход сборников - всего их, начиная с "Огнива" (1961 г.), при жизни автора было издано пять, его известность не вышла за пределы узкого круга любителей поэзии. Более известен он стал как автор "Колымских рассказов", ходивших в "самиздате",- от их публикации отказался даже весьма либеральный в то время "Новый мир". Непризнание "Колымских рассказов" привело Шаламова к глубокому душевному кризису. Публикация некоторых из них, осуществленная в начале семидесятых годов на западе, и последовавшее, возможно, не совсем искреннее отречение Шаламова от этой публикации и ее осуждение, еще более затруднили ему жизнь, в том числе и остракизмом, которому он был подвергнут за это отречение некоторой частью "прогрессивной общественности".

Одинокий, больной, непризнанный писатель в конце семидесятых годов впал в полную беспомощность и в мае 1979 г. был помещен в Дом престарелых и инвалидов на окраине Москвы, в Тушине. Через два с половиной года, 14 января 1982 г., по медицинским показаниям он - слепой, глухой и никого уже не узнающий - был перевезен в специнтернат для психохроников. Здесь Шаламов не прожил и трех дней.

Источник: Колыма.Ru.

http://www.litera.ru/stixiya/articles/599.html

[Рона]

КОЛЫМА

и колымчане

(Из воспоминаний)

Юрий Шапиро

осле окончания Сталинабадского медицинского института я, не без труда, получил направление на работу в Магаданскую область, где находились в ссылке мои родители. Министерство здравоохранения Таджикистана всячески противилось этому, и лишь после вмешательства секретариата Маленкова, куда я обратился с письмом с просьбой разрешить мне воссоединиться с родителями, которые были арестованы МГБ в 1948 г. и отправлены в ссылку, мне выдали диплом и направление в распоряжение Магаданского облздравотдела.

До 1953 г. Колыма была закрытой территорией Советского Союза, куда можно было попасть либо по специальному пропуску, выдаваемому милицией, либо по приговору суда или решению Особого совещания при министре госбезопасности. На этой территории не было советской власти – вполне официально она была установлена в 1953 г. после смерти Сталина.

Безраздельным хозяином этой огромной территории, равной по размерам нескольким европейским государствам, было Министерство внутренних дел и ГУЛаг, образовавшие Государственный трест Дальстрой и Управление северо-восточных исправительно-трудовых лагерей – УСВИТЛ, находившиеся в Магадане.

Начальник Дальстроя являлся заместителем министра внутренних дел СССР. За всю историю Дальстроя на этой должности сменились четыре человека: Берзин, бывший командир латышских стрелков, Павлов, прославившийся неслыханной жестокостью и покончивший жизнь самоубийством после XX съезда партии, генерал-лейтенант Никишов и Митраков, при котором Дальстрой был расформирован.

История освоения Колымы начинается с 1932 г., когда в бухте Нагаева высадилась экспедиция первооткрывателя Колымы Цареградского и Сергея Дмитриевича Раковского – последнего я хорошо знал лично по работе в Нексикане, где он был начальником Берелёхского геолого-разведочного управления. Первые изыскания геологов показали, что в недрах Колымы таится вся таблица Менделеева – и в первую очередь золото, которого было много и которое было необходимо стране.

На Колыму был направлен поток заключённых, недостатка в которых в Советском Союзе не было во все периоды его истории. Перед новым структурным образованием были поставлены две задачи: первая – стать валютным цехом страны, вторая – стать местом заключения и уничтожения неугодных власти. В аббревиатуре УСВИТЛ слово «исправительные» по праву могло бы быть заменено словом «истребительные», ибо заключённые содержались в них в нечеловеческих условиях, при нечеловеческом режиме.

Старожилы Колымы рассказывали, что заключённых привозили в тайгу, где они сами строили зону для себя и жильё для охраны, после чего начиналась их эксплуатация, невиданная даже в условиях рабовладельческого общества. Скудное питание, нормы выработки, превышающие человеческие возможности, ужасающий колымский климат, жестокость режима, цинга, которой болело подавляющее большинство заключённых, быстро делали своё дело. Но недостатка в рабочей силе не было. Один за другим колымский флот – приспособленные для перевозки в трюмах зэков пароходы «Феликс Дзержинский» и «Джурма» – в период навигации привозили десятки тысяч людей.

Во всяком производстве главное – дороги. Колымская трасса протяжённостью полторы тысячи километров, от Магадана до Хатанги, построенная в тридцатые годы, когда никакой механизации дорожных работ не было и в помине, стоит на костях сотен тысяч людей, имя им – ты Господи веси! – ибо никто не знает, сколько их полегло в вечную мерзлоту.

Берзин был расстрелян вместе со своими заместителями – Запорожцем и Медведем, отправленными на Колыму из Ленинграда после убийства Кирова. Его преемник Павлов, начальником НКВД Дальстроя при котором был полковник Гаранин, прославившийся тем, что расстреливал целыми лагерями, а оставшимся в живых добавлял сроки заключения – их называли гаранинскими, – в своей предсмертной записке писал, что он сам себе вынес приговор и сам привёл его в исполнение.

С приходом генерала Никишова режим слегка либерализовался: стране нужно было золото. За помощь по ленд-лизу во время войны Советский Союз расплачивался кровью своих солдат на полях сражений и колымским золотом. Каждую осень в Магадан приходил крейсер из Сан-Франциско и увозил в Америку добытое золото.

Рассказывают, что Колыму посетил вице-президент США Уоллес. Конечно, потёмкинская деревня была воспроизведена колымским начальством по всем правилам этого жанра. Уоллесу показали суточный съём промприбора – вскрыли колоду, предварительно подсыпав в неё золото из двух соседних, – и вице-президент не смог сдержать своих чувств: запустил руки в золотой песок и перебирал его пальцами. Зрелище действительно впечатляющее. Я однажды видел суточный съём драги. Помещался он в большой кастрюле, мне предложили поднять кастрюлю, и я, в то время молодой и физически сильный человек, не смог оторвать её от стола.

О Колыме написано много, достаточно прочитать В. Т. Шаламова, Е. С. Гинзбург, А. И. Солженицына, А. В. Горбатова, О. Л. Адамову-Слиозберг. Лучше их не напишешь, и ничего принципиально нового в этих записках, наверное, нет. И все же думается, что поделиться своими воспоминаниями – мой долг.

За четыре года (с 1954 по 1958) работы в Магаданской области я встречался с тысячами людей, судьбы которых были объединены одним – они попали в сталинскую мясорубку. Справедливости ради я должен сказать, что среди них были и бандиты, убийцы, воры всех мастей – криминальный мир был представлен во всём своём разнообразии, – предатели родины, полицаи, бандеровцы, власовцы. Но основная часть людей, сидевших в лагерях по 58-й статье, – это были люди, оказавшиеся в лагере за несовершенные преступления, истинные мученики нашей истории. Среди них были простые труженики, крестьяне, интеллигенты, попавшие в круги этого ада по злому навету, по глупости – за рассказанный анекдот, за испорченный портрет вождя, да и просто по разнарядке… Скольких гениев лишилась Россия из-за сталинского произвола? Тебе, читатель, что-нибудь говорят имена Королёва, Георгия Жжёнова, Иннокентия Смоктуновского? Им удалось вырваться из колымского ада. Большинству не удалось, и они пробыли в нём, как говорится, «от звонка до звонка».

Я начал работать в Нижнем Сеймчане, центре оловодобывающей отрасли Колымы, заведующим хирургическим отделением районной больницы. Начало моей работы совпало с периодом начала распада системы Дальстроя, закрывались лагеря, и на волю хлынул поток обездоленных людей, почти поголовно больных. В социальном отношении они не были защищены, пребывание в лагере не засчитывалось в трудовой стаж. До реабилитации оставались долгие годы, массовая реабилитация началась лишь в 1957 г., а для некоторых она не наступила и по сей день.

Ко мне на приём в поликлинику, который я проводил каждый день, приходили десятки освободившихся из лагеря людей с последствиями цинги, отморожениями, огромными грыжами, букетом хронических заболеваний, молящие о помощи. Что мог сделать я, молодой, только окончивший институт врач? Лишь положить в отделение, подкормить, подлечить, кое-кого прооперировать.

Я много разговаривал с этими людьми и передо мной открылась вереница трагедий. Порой отказывался верить услышанному, однако всё увиденное мной подтверждало их правоту. По долгу службы мне приходилось бывать в лагерях, оперировать в одном из самых страшных каторжных лагерей – в Берлаге на Эльгене, где заключённые ходили с номерами, как в Дахау или Освенциме.

Я хочу рассказать о судьбах двух людей, с которыми мне довелось встретиться на Колыме.

В больнице Нижнего Сеймчана работал доктор Владимир Онуфриевич Мохнач. Высокий рост, благородные черты лица, прекрасная речь – весь его вид внушал уважение.

Когда я оформлялся на работу в больницу, в отделе кадров со мной провели беседу, перед тем как я заполнил дальстроевскую анкету. «Вы будете общаться со скрытыми врагами советской власти, троцкистами, бухаринцами, шпионами. Будьте бдительны, не поддавайтесь на вражеские провокации. Вы комсомолец, мы вам доверяем, враг коварен».

Начав заполнять анкету, я ахнул – она была на 25 страницах, в число её вопросов входили такие, как фамилия дедушки и девичья фамилия бабушки, если они умерли – где похоронены, подробные сведения о родителях, дядях и тётях. На последней странице было уведомление о том, что я никогда и никому не буду рассказывать о увиденном и услышанном на территории Дальстроя. В противном случае – 25 лет тюремного заключения.

Жизнь во всё вносит свои коррективы…

Я подружился с Владимиром Онуфриевичем, и он много рассказал мне о своей судьбе. Он – представитель дворянского рода, по образованию биолог. В конце 1930-х гг. был директором биологического института Дальневосточного филиала Академии наук СССР. Весь руководящий состав института был арестован, и его судила выездная сессия военной коллегии Верховного суда под председательством Матулевича. Владимир Онуфриевич был осуждён на 10 лет лагерей. В трюме парохода, увозящего его на Колыму, он встретил весь состав осудившей его выездной сессии военной коллегии: Матулевич лишь после этого посчитал свою функцию выполненной и со спокойной совестью отбыл в Москву. Когда я спросил Владимира Онуфриевича, не боится ли он рассказывать о всём пережитом, он мне ответил: «Юра, я в нескольких метрах от себя видел Матулевича, после этого мне нечего бояться».

А пережить Мохначу довелось много. Он был на общих работах, погибал от пеллагры и дизентерии. Случай помог ему попасть в медицинскую часть. И здесь произошло чудо.

В лагере сотнями погибали люди от дизентерии и дистрофии. Однажды Владимир Онуфриевич случайно опрокинул на свой хлебный паёк пузырёк с йодом. Увидев это, доходяга-заключённый, бывший у него на приёме, схватил этот хлеб и съел. В его состоянии произошла неожиданная перемена – он начал поправляться. Владимир Онуфриевич, раздобыв на пищеблоке крахмал, начал варить крахмальный клейстер, воздействовать на него йодом и кормить им больных. Умиравшие больные пошли на поправку, метод получил распространение в лагерях. После реабилитации Мохнач вернулся в Ленинград, запатентовал свой метод и возглавил созданный им институт, который начал выпускать йод-крахмал для нужд ветеринарии.

Смеясь, он говорил моему отцу: «Квартиру в Ленинграде мне дали на Нарымской улице – в напоминание и назидание. Нам, Виктор Михайлович, никуда не уйти от нашего прошлого».

Главным врачом нашей больницы была Евдокия Семёновна Симакова, человек недалёкий и неумный, всерьёз воспринимавшая беседы, проводимые с нами в отделе кадров. Мохнача она ненавидела как врага народа и аристократа, которым он и являлся на самом деле. Она всячески унижала и притесняла его. Однажды ему представился случай расквитаться с ней, и он им воспользовался.

Было дело так. Он одним из первых в посёлке узнал об аресте Берия. В каждом кабинете любого колымского начальника висел на стене портрет Лаврентия Павловича, висел он и в кабинете Евдокии Семёновны. Мохнач отправился в больницу, без стука вошёл в кабинет главного врача. Симакова онемела от такой наглости.

– Евдокия Семёновна, до каких пор на стене вашего кабинета будет висеть портрет шпиона, агента иностранных разведок, убийцы и палача Берии? – спросил он.

Ничего не знавшая о последних событиях Симакова кинулась звонить в райотдел КГБ.

– Товарищ начальник, – заорала она, – ссыльнопоселенец Мохнач в моём присутствии назвал нашего вождя товарища Берия шпионом и убийцей!

Хорошо информированный начальник райотдела КГБ послал Симакову туда, куда она и не мечтала попасть, и бросил трубку… С огромным удовольствием наблюдал Владимир Онуфриевич, как она полезла снимать со стенки портрет своего поверженного кумира.

В тот день, когда Мохнач получил паспорт, он на поликлиническом приёме положил его перед собой на стол – чтобы все могли видеть, что он свободный человек.

Второй из встреченных мною на Колыме людей с необыкновенной судьбой – мой Учитель, Яков Соломонович Меерзон, один из самых известных колымских хирургов. У него было неблагополучное родство – его двоюродным братом был Иона Эммануилович Якир, его родная сестра Надя была замужем за вторым секретарём Московского городского комитета партии Корытным, расстрелянным в 1937 г.

До своего ареста Яков Соломонович был любимым учеником и старшим ассистентом академика Сергея Ивановича Спасокукоцкого. Его ожидала блестящая карьера, но грянул 1937 год. Яков Соломонович был арестован и обвинён в том, что он в составе преступной группы, возглавляемой Спасокукоцким, в ту пору главным хирургом Лечсанупра Кремля, готовил убийство товарища Сталина. Яков Соломонович не давал признательных показаний, требовал очной ставки со Спасокукоцким.

В это время период ежовщины кончился, НКВД возглавил Берия, начался небольшой период послаблений, кое-кого из заключённых на Лубянке начали выпускать. Якову Соломоновичу попался на глаза клочок газеты, на котором был напечатан указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении академика С. И. Спасокукоцкого орденом Ленина.

Яков Соломонович упросил своего освобождаемого сокамерника разыскать в Первой Градской больнице Александра Николаевича Бакулева (ученика и ближайшего помощника Спасокукоцкого) и рассказать ему об угрозе, нависшей над их учителем. Сокамерник оказался человеком мужественным, разыскал Бакулева и передал ему всё, что он услышал от Меерзона. Бакулев был из одной деревни с секретарём Сталина Поскрёбышевым. Он попросил последнего о встрече, они поговорили, после чего вопрос о участии Меерзона в преступной группе, возглавляемой Спасокукоцким, отпал.

Но на Лубянке сам факт ареста являлся признанием виновности арестованного. Следователь стал требовать от Меерзона признания в том, что он… гомосексуалист. Яков Соломонович возмутился: «У меня двое детей, я женат». Свои десять лет он получил по 58-й статье и был отправлен на БАМ – строительство «магистрали века» началось ещё до войны. Через год, работая хирургом в лагерной санчасти, он увидел своего следователя, одетого в лагерный бушлат. «Ты ещё жив, идиот? – приветствовал бывший следователь Якова Соломоновича. – Если бы ты подписался под тем, что ты педераст, то получил бы свои три года по бытовой статье и вернулся бы домой. Теперь же будешь гнить здесь вместе со мной».

Яков Соломонович поник главой, понимая всю правоту своего мучителя.

Ещё через год он был этапирован на Колыму. Будучи блестящим хирургом, он вскоре прославился на всю Колыму, к нему стекались больные из лагерей. О нём написал Варлам Шаламов в «Колымских рассказах» в новелле «Курсы». Только на Колыме могла случиться история, которую я расскажу ниже.

Однажды Меерзона вызвали с вещами на вахту, посадили в кузов грузовика и повезли в Магадан. Яков Соломонович ничего хорошего от этой поездки не ждал. Новое дело, новый срок… В Магадане его привезли к начальнику МагЛага Александре Романовне Гридасовой, гражданской жене Никишова, начальника Дальстроя.

– Я назначаю вас главным врачом больницы МагЛага, – сказала она Меерзону.

– Но я же заключённый, в больнице охрана…

– Пусть это вас не волнует, – сказала ему Гридасова и вызвала в кабинет начальника охраны: – 3/к Меерзон назначен главным врачом больницы МагЛага.

– Слушаюсь – ответствовал тот.

Каждое утро майор, начальник охраны, докладывал Меерзону: «Гражданин начальник, в вверенной вам больнице происшествий не произошло».

В 1947 г. Меерзон освободился из лагеря и был направлен на спецпоселение в Нексикан, где стал заведовать хирургическим отделением больницы Западного горнопромышленного управления. Через полгода он был снова арестован и несколько месяцев провёл в камере районного отдела МГБ. В конце концов его вызвал начальник райотдела майор Шифрин и объявил, что ему назначена ссылка до особого распоряжения. «Когда последует особое распоряжение?» – поинтересовался любознательный Яков Соломонович. – «После полной победы коммуниза в СССР», – ответил майор Шифрин.

Ошибся майор, кстати, вскорости изгнанный из органов – фамилия подвела. Свобода пришла раньше. После смерти Сталина Яков Соломонович был амнистирован, позже реабилитирован. Он уехал с Колымы в Щёкино, под Тулой, несколько лет проработал там заведующим хирургическим отделением, оставил работу – ему было в то время далеко за 70 лет, – сотрудничал в местной газете. К его 80-летию Магаданский облисполком прислал ему приветствие и ценный подарок. Он и его жена, Зоя Андреевна Чертова, работавшая с ним на Колыме, похоронены на Яснополянском кладбище.

Яков Соломонович совмещал в себе блестящие хирургические способности с чертами учёного. Работая перед арестом в институте переливания крови, он создал первый советский кровезаменитель – начал переливать асцитическую жидкость, которую получали при лапароцентезах у больных с кардиальными циррозами печени. Асцитическая жидкость по составу близка к плазме крови, но лишена групповых свойств. В Нексиканской больнице я перелил сотни литров её.

Принятый во всём мире способ сушки плазмы, разработанный учеником Якова Соломоновича, будущим профессором, лауреатом Сталинской премии Григорием Яковлевичем Розенбергом, ведёт своё начало от попытки сушить асцитическую жидкость.

У Якова Соломоновича было пять учеников, воспитанных им на Колыме. Первым из них был Николай Иванович Герасименко, будущий профессор, крупнейший торакальный 1 хирург. Перед арестом он был начальником санитарной службы Сталинской железной дороги. Попав в лагерь, он стал учиться хирургии у Меерзона и достиг в ней больших успехов. Вместе с Меерзоном он разработал способ лечения отморожений и написал монографию «Клиника и лечение отморожений», ставшую сейчас библиографической редкостью. Иллюстрации к этой книге выполнены заключённым-художником. Освободившись из лагеря в 1948 г., Герасименко сумел приехать в Москву и попасть на приём к главному хирургу Советской Армии академику Бурденко. Ознакомившись с представленным ему материалом, Бурденко ахнул – такого материала не было в то время ни у кого в мире. Монография была издана, защищена кандидатская диссертация, и до 1953 г. Герасименко исчез из Москвы. После смерти Сталина он вернулся в Москву, пришёл к профессору Богушу – и начался его звёздный путь, закончившийся с его безвременной кончиной.

Вторым учеником Якова Соломоновича был Коста Стоянов – болгарский коммунист, сотрудничавший с Коминтерном, арестованный и отправленный на Колыму. Он в лицо называл лагерное начальство фашистами, за что бывал неоднократно бит, его рвали собаки, и Яков Соломонович несколько раз оперировал его по этому поводу. Сердце его открылось мужественному болгарину, он взял его в санчасть и начал учить хирургии. Благодаря Георгию Димитрову Стоянов был освобождён из лагеря и уехал в Болгарию.

Летом 1959 г. я встретился с Яковом Соломоновичем в Колонном зале Дома союзов на съезде хирургов, делегатами которого мы являлись. С программным докладом на съезде выступил главный хирург болгарской армии, генерал-майор медицинской службы профессор Коста Стоянов. Делегаты съезда, обмениваясь впечатлениями, отметили блестящее знание русского языка докладчиком. В перерыве мы с Яковом Соломоновичем прогуливались в фойе. Навстречу нам шёл генерал Стоянов. «Яков Соломонович, дорогой, ну как там у нас, на Колыме?» – воскликнул он, обнимая Меерзона. Всем всё стало ясно.

Третьим учеником стал Сергей Михайлович Лунин, потомок декабриста Лунина. Будучи студентом пятого курса медицинского института, он рассказал кому-то такой анекдот. Трём колхозницам выдали премию: одной путёвку в санаторий, второй отрез на платье, а третьей, самой бойкой – бюст товарища Сталина. Она ревёт. «Так тебе, дуре, и надо», говорят ей подружки. В ту же ночь Лунин был арестован, помещён на Лубянку. После окончания следствия его привели в кабинет Берии, который ударом резиновой дубинки благословил потомка декабриста на 17-летний крёстный путь. На Колыме он работал в шахтах Аркагалы, заболел тяжёлой формой силикоза. Я познакомился с ним в Боткинской больнице в Москве. Он стал прекрасным хирургом, много и успешно оперировал. Он рано ушёл из жизни.

Четвёртым учеником был Юрий Васильевич Яшанин, выпускник Горьковского медицинского института. За три года работы под руководством Якова Соломоновича он стал отличным хирургом. Вернувшись в Горький, он защитил кандидатскую диссертацию и много лет проработал в клинике. В последние годы он был главным врачом областной станции переливания крови.

Пятым учеником стал я.

Я рассказал о судьбах всего лишь двух людей, с которыми я встретился на Колыме. Судьба их в конце концов сложилась благополучно – они дожили до реабилитации, их жизнь на материке была омрачена только старостью и болезнями.

К сотням тысяч людей судьба была менее благосклонна. Мой отец, патофизиолог, до ареста работавший учёным секретарём Онкологического института имени Герцена, вернувшись в Москву после реабилитации, член КПСС, не мог устроиться на работу – как только в отделе кадров знакомились с его паспортом, в котором было написано, что он выдан на основании статьи 39 Положения о паспортах, ему немедленно указывали на дверь.

Далеко не все в нашей стране были рады хрущёвской «оттепели».

Не все радуются свободе и сейчас. Сегодня, когда я пишу эти строки, по телевидению сообщили, что в городе Мирном, в Якутии, по просьбе ветеранов открыт памятник товарищу Сталину… Каких ветеранов? Конвойных войск? И это после всего того, что стало известно благодаря гласности? После книг Солженицына, Шаламова, Гинзбург, Горбатова, Адамовой?..

Зимой 1956 г. я возвращался из Сусумана, где я принимал участие в работе пленума райкома, в Нексикан. Было около 7 часов вечера, когда машина, в которой я ехал, свернула на Колымскую трассу, но вскоре путь нам преградила вооружённая охрана: колонна заключённых возвращалась с работы в лагерь. Огромный Сусуманский лагерь располагался рядом с трассой, нас остановили почти у вахты, и я мог в подробностях видеть происходящее. Мороз был минус 49 градусов по Цельсию – при минус пятидесяти день актировался и заключённых на работу не выводили. Колонна была большая, не менее тысячи человек. Они были выстроены в шеренги, по пять человек в каждой. Одеты они были в ватные бушлаты-«москвички», как их называли, ватные чуни, к которым проволокой были привязаны куски старых автомобильных покрышек, ватные ушанки, шеи были замотаны грязным тряпьём. Колонну окружали вооружённые автоматами вохровцы, среди них было много татар и казахов.

Нексикан

Мой дед, немало посидевший в царских тюрьмах, рассказывал, что в охране преобладали татары, преимущество отдавалось малограмотным и плохо владеющим русским языком. Так оно осталось и при советской власти. Было много немецких овчарок, они рвались с привязи и готовы были разорвать заключённых – их специально натаскивали на это. В зону впускали по шеренге – пятёрка проходила через распахнутые ворота, за воротами её принимал по счёту лагерный конвой, и только после этого впускалась следующая пятёрка. Матерный крик конвоя, лай и рычанье собак, готовая в любой момент открыть огонь охрана, серые, осунувшиеся, с потухшими глазами лица заключённых, прохватывающий до костей мороз – картина дантовского ада! Мы простояли не менее часа, прежде чем последняя шеренга прошла в зону, за ней вошёл конвой, ворота захлопнулись и мы получили возможность двигаться по направлению к дому.

За время моей работы в Магаданской области мне приходилось бывать в лагерях – в Сеймчане, в Эльгене, где был каторжный лагерь, в котором заключённые ходили с номерами, на приисках «Комсомолец» и «Пятилетка», на прииске «Каньон». Лагерная больница ЮзЛага располагалась рядом с районной больницей, в которой я работал, и каждый день, идя в больницу, я проходил в двух шагах от нескольких рядов колючей проволоки, составлявших её ограду. У меня до сей поры хранится пропуск, выданный мне для прохода в зону этой больницы в любое время суток. Мне приходилось часто оперировать там, а после расформирования ЮзЛага моё хирургическое отделение переехало туда – там была прекрасная операционная, созданная профессором Василием Михайловичем Зверевым, заключённым-хирургом, много лет проработавшим в этой лагерной больнице.

Повидав многое, я не мог не задумываться о том, что система наказания в нашей стране была запрограммирована только на уничтожение и устрашение, перевоспитать кого-либо она не могла и не ставила это своей целью. Да и сейчас не ставит. И кого перевоспитывать? Обвиненных по 58-й статье, на 90 % – невиновных людей, попавших в чудовищную мясорубку сталинского «правосудия»? Бандитов и уголовников, убийц и насильников, чья психика была невосстановимо искалечена уголовной романтикой, живших и живущих сейчас по своим волчьим законам, чьим кредо было и остаётся «ты сдохни сейчас, а я завтра»?

Мой Учитель, проведший в лагерях 17 лет, говорил, что за решёткой находились и охраняемые, и их охранники, и эта решётка калечила психику и тех и других. Я задумывался над психологией охраны: что двигало людьми, посвятившими себя конвойной службе? Власть над людьми? Безусловно, да – власть, не ограниченная ничем, позволяющая измываться над себе подобными так, как тебе этого захочется, низводящая цену человеческой жизни до копейки. Многие офицеры после окончания войны, страшась демобилизации, пошли служить в конвойные войска. Они быстро адаптировались. Заключённые всех цветов – от политиков до урок – ненавидели охрану, они нашли для неё ёмкое определение – «псарня», очень точное, отвечающее существу дела.

Полупьяная, малограмотная, сознающая свою безнаказанность и свою значимость, вершительница судеб миллионов людей, бездушная, бесчеловечная – такой я воспринимал ВОХРу колымского периода своей жизни. И уж она делала всё для того, чтобы превратить своих подопечных в выродков. Лагерь никого ничему не научил – это справедливо отметил вечный сиделец, один из великих писателей земли русской Варлам Шаламов. А он этот вопрос изучил досконально! Поколения советских людей были морально искалечены, их были миллионы.

Вчера я проходил около бывшего музея Ленина, где проводила свой митинг «Коммунистическая трудовая народная партия» – есть и такая, оказывается. Около сотни людей с красными знамёнами, с портретами Сталина, с лозунгами, призывающими русский народ вернуться в прошлое… Динозавры! Глядя на это сборище – иначе его и не назовёшь, – я вспомнил Сусуман, огромный лагерь на его окраине, тысячную колонну заключённых, на морозе ожидающих, когда их впустят в лагерь, – там баланда, там тепло и возможность на несколько часов забыться сном в бараке, где, впрочем, тебе и ночью нет покоя – тебя могут проиграть в карты, «опустить», где твоей жизнью распоряжается пахан – наместник Главного Пахана в лагерном бараке.

Страшную цену заплатил наш народ за ложные идеи, навязанные ему тоталитарным режимом. Сбылась библейская заповедь – не сотвори себе кумира.

Иногда мне кажется, что у нашего народа короткая историческая память.

Истина, не требующая доказательства: без знания прошлого – нет будущего. Хочется верить, что здравый смысл возобладает и в могилу проклятого прошлого будет вбит осиновый кол.

http://atheismru.narod.ru/humanism/journal/38/shapiro.htm

[Рона]

Жигулин Анатолий Владимирович - поэт и прозаик . В 1948 году 17-тилетний Толя Жигулин был арестован по политической статье и провел несколько лет в лагере на Колыме, о чем он рассказал в автобиографической повести "Черные камни". В лагерях было много людей, попавших туда случайно. Некоторые из них прозревали, увидев подлинное, страшное лицо великой утопии, лапищи надзирателя над наивными утопистами, некоторые ломались, "ссучивались", становились мелкими стукачами, но Жигулин был одним из немногих, кто попал туда за дело, осмелившись создать подпольную юношескую организацию, ставившую своей целью борьбу против обожествления Сталина. Жигулин - автор двух десятков поэтических сборников. В 1996 году был удостоен Пушкинской премии, присуждаемой президентом России. Умер В Москве

Бурундук

Раз под осень в глухой долине,

Где шумит Колыма-река,

На склоненной к воде лесине

Мы поймали бурундука.

По откосу скрепер проехал

И валежник ковшом растряс,

И посыпались вниз орехи,

Те, что на зиму он запас.

А зверек заметался, бедный,

По коряжинам у реки.

Видно, думал:

"Убьют, наверно,

Эти грубые мужики".

- Чем зимой-то будешь кормиться?

Ишь ты,

Рыжий какой шустряк!..-

Кто-то взял зверька в рукавицу

И под вечер принес в барак.

Тосковал он сперва немножко

По родимой тайге тужил.

Мы прозвали зверька Тимошкой,

Так в бараке у нас и жил.

А нарядчик, чудак-детина,

Хохотал, увидав зверька:

- Надо номер ему на спину.

Он ведь тоже у нас - зека!..

Каждый сытым давненько не был,

Но до самых теплых деньков

Мы кормили Тимошу хлебом

Из казенных своих пайков.

А весной, повздыхав о доле,

На делянке под птичий щелк

Отпустили зверька на волю.

В этом мы понимали толк.

1963

http://msforum.samaradom.ru/index.php?showtopic=1107

[Странник]

Монумент "Маска скорби" работы Эрнста Неизвестного, установлен в Магадане жертвам массовых репрессий. В монументе копия камеры (карцера) узника лагерей.

[Рона]

Поселок Чара - бывший центр Забайкальского ГУЛАГа, вокруг которого, как друзы кристаллов в породе, гнездились каторжные лагеря с поэтическими названиями - Синельга, Сульбан... Начало местному архипелагу было положено двумя тысячами заключенных и спецпереселенцев, которых завозили из Читы маленькими самолетами. На этой операции были задействованы 62 "Дугласа". Взлетную полосу готовили геологи. По их воспоминаниям, были моменты, когда самолеты выстраивались в небесной очереди, потому что на земле не успевали конвоировать заключенных. Тридцать шесть километров пути от аэродрома до Мраморного ущелья, где приборы показывали невероятную радиоактивность породы, расчистили взрывами за несколько дней. Вокруг Чары, как грибы после дождя, начали расти лагеря...

От страшных пятидесятиградусных морозов охрана пряталась в бревенчатых домах. Заключенные и спецпереселенцы ИТР жили в брезентовых палатках, натянутых на деревянные каркасы, или в лачугах кое-как собранных из досочек и небольших стволов лиственницы, что растет внизу ущелья.

[Странник]

Вот стоит ли плакать над своим РС, жалуясь на судьбу и кляня всех подряд (здоровых людей, власти, врачей и т.д),сидя в тепле и сытости перед монитором компьютера, или стоит посмотреть все это про лагеря Колымы, почитать Шаламова, осознать все эти ужасы и почувствовать себя вполне счастливым человеком?

Я, наряду с историей 2-ой мировой, интересуюсь и этой темой, про лагеря ГУЛАГа.

Сайт "Лагеря Колымы" http://lagerkolyma.narod.ru/main.htm

"СЕРПАНТИНКА" - так в народе называли место, где в конце 30-х годов проводились массовые расстрелы заключенных.

В глухом распадке, между сопок, в полутора километрах от бывшего центра Северного горнопромышленного управления, поселка Хатыннах, находилось это страшное место. Серпантином через перевал пролегла грунтовая дорога. А в нескольких 100-х метрах от нее, размещался барак-тюрьма для приговоренных к смертной казни. Расстреливали обреченных под звук заведенных двигателей тракторов, чтобы неслышно было выстрелов. Бездыханные тела сбрасывали в канавы-ямы и засыпали землей...

[alex]

Тема интересная.Куда не плюнь ,кругом невинные жертвы;коллаборационисты,власовцы,эсесовцы-националы и уголовная публика ,а также дезертиры типа Солженицына и политические деятели типа Шаламова.Так их всех гнобили в гулаге ,что Солж до 90-лет дожил ,а недобитые бандеровцы и прибалтийские нацики до сих пор живы и здоровы.Занимаются борьбои с памятниками.

[Рона]

Темы: Шаламов о литературе, Шаламов о поэзии

<О Мандельштаме>

Мы c вами — свидетели удивительного явления в истории русской поэзии, явления, которое еще не назва­но, ждет исследования и представляет безуcловный об­щeственный интерес.

Речь идет o воскрешении Мандельштама. Мандель­штам никогда не умирал. Речь идет не o том, что посте­пенно время ставит всех на свои истинные места. Собы­тии, идеи и люди находят свои истинные масштабы. Нам давно уже ясно, что нет русской лирики двадцатого века бeз ряда имен, среди кoтoрых Осип Mандельштам занимает почетное место. Цветаева называла Мандель­штама первым поэтом века. И мы можем только повторять эти слова.

Речь идет не о том, что Мандельштам оказался нуж­ным и важным широкому читателю, довода до него без станка Гуттенберга. Говорят, что Мандельштам — поэт книжный, что стихи его рассчитаны на узкого ценителя, чересчур интеллигентного, что этим книжным щитом Мандельштам отгородился от жизни, но, во-первых, это не книжный щит; a щит культуры, пушкинский щит. И, во-вторых, это не щит, a меч, ибо Мандельштам никогда не был в обороне. Эмоциональность, убедитель­ноcть, поэтичeская страстность полемиста есть в каждом его стихотворении. Все это верно, важно, но не самое удивительное.

Удивительна судьба литературного течения, поэти­ческой доктрины, которая называлась акмеизм, и более пятидесяти лет назад выступила на сцену и на этом вечере как бы справляет свой полувековой юбилей. /209/

Список зачинателей движения напоминает мартиро­лог. Гумилев погиб давно, Мандельштам умер на Колы­мe. Нарбут умер на Kолыме. Материнское горе Ахмато­вой известно всему миру.

Стихи этик поэтов не превратились в литературную мумию. Ткань стиха Мандельштама и Ахматовой — это ткань живая. Большие поэты всегда находят нравственную опору в своих собственных стихах, в своей поэтической практике. Акмеизм вошел в русскую литературу как прославление земного, в борьбе c мистикой символистов. В этой литературной теории оказались какие-то особые жизненные силы, которые дали стихам — бес­смертие, a авторам – твердость в перенесении жизнен­ных испытаний, волю на смерть и на жизнь.

http://www.shalamov.ru/library/21/54.html

[Рона]

Памятник русскому поэту Осипу Мандельштаму

открыт во Владивостоке на месте транзитного лагеря

Памятник русскому поэту Осипу Мандельштаму (на снимке) работы приморского скульптора Валерия Ненаживина во второй раз открыт сегодня на месте сталинского пересыльного лагеря, где жертвы репрессий - в их числе и Мандельштам - дожидались отправки на Колыму.

В декабре 1938 года поэт погиб от истощения в этом приморском лагере и был захоронен на его территории в общей могиле.

Впервые памятник Мандельштаму был открыт в октябре 1998 года, но вскоре скульптура, изготовленная из железобетона, была изуродована вандалами.

Письмо Брату: "Дорогой Шура!

Я нахожусь - Владивосток, СВИТЛ, 11-й барак.

Получил 5 лет за КРД по решению ОСО. Из Москвы из Бутырок этап выехал 9 сентября, приехал 12 октября.

Здоровье очень слабое. Истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги - не знаю, есть ли смысл.

Попробуйте все-таки. Очень мерзну без вещей. Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя.

Ты, Шура, напиши о Наде мне сейчас же. Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка. Родные мои.

Целую вас. Ося.

Шурочка, пишу еще. Последние дни ходили на работу, и это подняло настроение. Из лагеря нашего, как транзитного, отправляют в постоянные.

Я, очевидно, попал в "отсев", и надо готовиться к зимовке. И я прошу пошлите мне радиограмму и деньги телеграфом".

Примечание: СВИТЛ (УСВИТЛ) - правление Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей

--------------------------------------------------------------------------------

В районе остановки Автовокзал (на Второй Речке) в 30-е года располагался лагерь-пересыльный пункт для заключенных. А располагался этот лагерь практически на болоте. И до сих пор упорно ходят рассказы о том, что при строительстве здания Автовокзала постоянно натыкались на массовые захоронения трупов. Удивительно, но на этом ровном месте практически никто не строит жилых зданий! Но зато там сделали автостоянку, базар и построили Универсам. А неподалеку - Дом Молодежи (который, говорят, не так давно горел).

--------------------------------------------------------------------------------

http://www.pseudology.org/Mandelshtam/Memuars/Monument.htm

[Рона]

Людмила Колодяжная

Читая книгу О. Лекманова "Мандельштам"

***

Может это и есть тот хлеб

насущный, о коем просишь,

в пути на работу читая взахлеб

о Мандельштаме Иосифе? –

книгу, купленнную всего

за десять долларов Штатов,

знал бы поэт, сколько его –

каждая весит цитата.

Ведь он взял у Вечности столько строк,

верней, их основу сырую.

Вечность, – сказал он, – просто песок,

каждый – немного ворует.

Сколько можно у Вечности взять

слов, край ее потревожив?

Кому дано преобразовать

их? – нищему, Ангелу Божьему,

прошедшему – через времени гам,

сквозь колымские муки,

в яме погибшему… Мандельштам –

протягиваю Вам руки…

Рассказ В.Т. Шаламова о Мандельштаме "Шерри-бренди" написан по мотивам истории, поведанной Шаламову на Колыме врачом Н. Савоевой. В свою очередь эту историю-легенду Н. Савоева тоже услышала в бытность свою в лагере Вторая речка (Владивосток). Ей показали в бараке место на нарах, где умер Мандельштам. Он был уже мертв, а соседи по нарам еще два дня получали на него хлеб, завтрак, обед, ужин.

[Рона]

Но если уж ему, как видно, не придется быть бессмертным в человеческом образе, как некая физическая единица, то уж творческое-то бессмертие он заслужил. Его называли первым русским поэтом двадцатого века, и он часто думал, что это действительно так. Он верил в бессмертие своих стихов. У него не было учеников, но разве поэты их терпят? Он писал и прозу - плохую, писал статьи. Но только в стихах он нашел кое-что новое для поэзии, важное, как казалось ему всегда. Вся его прошлая жизнь была литературой, книгой, сказкой, сном, и только настоящий день был подлинной жизнью.

Все это думалось не в споре, а потаенно, где-то глубоко в себе. Размышлениям этим не хватало страсти. Равнодушие давно владело им. Какими все это было пустяками, "мышьей беготней" по сравнению с недоброй тяжестью жизни. Он удивлялся себе - как он может думать так о стихах, когда все уже было решено, а он это знал очень хорошо, лучше, чем кто-либо? Кому он нужен здесь и кому он равен? Почему же все это надо было понять, и он ждал... и понял.

В те минуты, когда жизнь возвращалась в его тело и его полуоткрытые мутные глаза вдруг начинали видеть, веки вздрагивать и пальцы шевелиться, возвращались и мысли, о которых он не думал, что они - последние.

Жизнь входила сама как самовластная хозяйка: он не звал ее, и все же она входила в его тело, в его мозг, входила, как стихи, как вдохновение. И значение этого слова впервые открылось ему во всей полноте. Стихи были той животворящей силой, которой он жил. Именно так. Он не жил ради стихов, он жил стихами.

Сейчас было так наглядно, так ощутимо ясно, что вдохновение и было жизнью; перед смертью ему дано было узнать, что жизнь была вдохновением, именно вдохновением.

И он радовался, что ему дано было узнать эту последнюю правду.

Все, весь мир сравнивался со стихами: работа, конский топот, дом, птица, скала, любовь - вся жизнь легко входила в стихи и там размещалась удобно. И это так и должно было быть, ибо стихи были словом.

Строфы и сейчас легко вставали, одна за другой, и, хоть он давно не записывал и не мог записывать своих стихов, все же слова легко вставали в каком-то заданном и каждый раз необычайном ритме. Рифма была искателем, инструментом магнитного поиска слов и понятий. Каждое слово было частью мира, оно откликалось на рифму, и весь мир проносился с быстротой какой-нибудь электронной машины. Все кричало: возьми меня. Нет, меня. Искать ничего не приходилось. Приходилось только отбрасывать. Здесь было как бы два человека - тот, который сочиняет, который запустил свою вертушку вовсю, и другой, который выбирает и время от времени останавливает запущенную машину. И, увидя, что он - это два человека, поэт понял, что сочиняет сейчас настоящие стихи. А что в том, что они не записаны? Записать, напечатать - все это суета сует. Все, что рождается небескорыстно, - это не самое лучшее. Самое лучшее то, что не записано, что сочинено и исчезло, растаяло без следа, и только творческая радость, которую ощущает он и которую ни с чем не спутать, доказывает, что стихотворение было создано, что прекрасное было создано. Не ошибается ли он? Безошибочна ли его творческая радость?

Он вспомнил, как плохи, как поэтически беспомощны были последние стихи Блока и как Блок этого, кажется, не понимал...

Поэт заставил себя остановиться. Это было легче делать здесь, чем где-нибудь в Ленинграде или Москве.

Тут он поймал себя на том, что он уже давно ни о чем не думает. Жизнь опять уходила из него.

Долгие часы он лежал неподвижно и вдруг увидел недалеко от себя нечто вроде стрелковой мишени или геологической карты. Карта была немая, и он тщетно пытался понять изображенное. Прошло немало времени, пока он сообразил, что это его собственные пальцы. На кончиках пальцев еще оставались коричневые следы докуренных, дососанных махорочных папирос - на подушечках ясно выделялся дактилоскопический рисунок, как чертеж горного рельефа. Рисунок был одинаков на всех десяти пальцах - концентрические кружки, похожие на срез дерева. Он вспомнил, как однажды в детстве его остановил на бульваре китаец из прачечной, которая была в подвале того дома, где он вырос. Китаец случайно взял его за руку, за другую, вывернул ладони вверх и возбужденно закричал что-то на своем языке. Оказалось, что он объявил мальчика счастливцем, обладателем верной приметы. Эту метку счастья поэт вспоминал много раз, особенно часто тогда, когда напечатал свою первую книжку. Сейчас он вспоминал китайца без злобы и без иронии - ему было все равно.

Самое главное, что он еще не умер. Кстати, что значит: умер как поэт? Что-то детски наивное должно быть в этой смерти. Или что-то нарочитое, театральное, как у Есенина, у Маяковского.

Умер как актер - это еще понятно. Но умер как поэт?

Да, он догадывался кое о чем из того, что ждало его впереди. На пересылке он многое успел понять и угадать. И он радовался, тихо радовался своему бессилию и надеялся, что умрет. Он вспомнил давнишний тюремный спор: что хуже, что страшнее - лагерь или тюрьма? Никто ничего толком не знал, аргументы были умозрительные, и как жестоко улыбался человек, привезенный из лагеря в ту тюрьму. Он запомнил улыбку этого человека навсегда, так, что боялся ее вспоминать.

Подумайте, как ловко он их обманет, тех, что привезли его сюда, если сейчас умрет, - на целых десять лет. Он был несколько лет назад в ссылке и знал, что он занесен в особые списки навсегда. Навсегда?! Масштабы сместились, и слова изменили смысл.

Снова он почувствовал начинающийся прилив сил, именно прилив, как в море. Многочасовой прилив. А потом - отлив. Но море ведь не уходит от нас навсегда. Он еще поправится.

Внезапно ему захотелось есть, но не было силы двигаться. Он медленно и трудно вспомнил, что отдал сегодняшний суп соседу, что кружка кипятку была его единственной пищей за последний день. Кроме хлеба, конечно. Но хлеб выдавали очень, очень давно. А вчерашний - украли. У кого-то еще были силы воровать.

Так он лежал легко и бездумно, пока не наступило утро. Электрический свет стал чуть желтее, и принесли на больших фанерных подносах хлеб, как приносили каждый день.

Но он уже не волновался, не высматривал горбушку, не плакал, если горбушка доставалась не ему, не запихивал в рот дрожащими пальцами довесок, и довесок мгновенно таял во рту, ноздри его надувались, и он всем своим существом чувствовал вкус и запах свежего ржаного хлеба. А довеска уже не было во рту, хотя он не успел сделать глотка или пошевелить челюстью. Кусок хлеба растаял, исчез, и это было чудо - одно из многих здешних чудес. Нет, сейчас он не волновался. Но когда ему вложили в руки его суточную пайку, он обхватил ее своими бескровными пальцами и прижал хлеб ко рту. Он кусал хлеб цинготными зубами, десны кровоточили, зубы шатались, но он не чувствовал боли. Изо всех сил он прижимал ко рту, запихивал в рот хлеб, сосал его, рвал и грыз...

Его останавливали соседи.

- Не ешь все, лучше потом съешь, потом...

И поэт понял. Он широко раскрыл глаза, не выпуская окровавленного хлеба из грязных синеватых пальцев.

- Когда потом? - отчетливо и ясно выговорил он. И закрыл глаза.

К вечеру он умер.

Но списали его на два дня позднее, - изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца; мертвец поднимал руку, как кукла-марионетка. Стало быть, он умер раньше даты своей смерти - немаловажная деталь для будущих его биографов.

1958

Добавил: iceman3710

http://www.litra.ru/fullwork/get/woid/00566841227352822108/

[Странник]

Тема интересная.Куда не плюнь ,кругом невинные жертвы;коллаборационисты,власовцы,эсесовцы-националы и уголовная публика ,а также дезертиры типа Солженицына и политические деятели типа Шаламова.

Власовцы, бандеровцы и прочие коллаборционисты, могли оказаться на Колыме только после 1945-го, но не в 37-38гг. А уголобная публика, в отличие от 58-й, и на зоне, в лагерях, жила не плохо.