Солдаты жизни.

[Рона 528]

СОЛДАТЫ ЖИЗНИ

Русский врач! Сколько большого, славного смысла в этих словах. Какие

волнующие имена и картины встают в воображении, когда вспоминаешь богатую

подвигами историю нашей медицины.

Пирогов в окровавленном белом халате, спасающий героев Севастополя, и

Боткин, окруженный больными. Медик, прививающий себе чуму, чтобы проверить

действие открытой им вакцины, и скромный земский врач, высасывающий гной из

горла больного дифтеритом ребенка. Светила советской хирургии Николай

Бурденко и Александр Вишневский. И огромная безымянная армия рядовых врачей,

фельдшеров, медсестер, санитаров - армия бойцов против смерти, солдат жизни,

каждый день и час делающих на земле свое такое важное и такое человечное

дело.

Из всех профессий, пожалуй, только медики не меняют характера своей

деятельности, когда начинается война. Солдаты жизни в мирное время, они

остаются такими же бойцами со смертью и на войне, только условия их работы

становятся другими. Кто расскажет о бесчисленных девчушках в больших

кирзовых сапогах, деливших с пехотой все ее тяготы, под пулеметным огнем,

под снарядами и минами таскавших раненых на плащ-палатках или на своих

плечах, о ротных и батальонных санитарках и медсестрах?! Кто расскажет о

врачах и фельдшерах полковых санчастей и медсанбатов дивизий, работавших в

переполненных ранеными палатках под артиллерийским огнем, о медиках

армейских госпиталей, делавших свое дело под бомбежками?! Враг убивал их так

же, как солдат и офицеров боевых частей, а они, носившие те же солдатские

или командирские погоны, не могли вступить с ним в открытый бой, не имели

права на прямое мщение и словно лишь косвенно участвовали в борьбе, стараясь

спасти и вернуть в строй тех, кто дрался с оружием в руках.

Но сколько ветеранов-фронтовиков сейчас со слезами на глазах вспоминают

безымянную девушку, вытащившую их, полуживых, из огня, или благословляют

золотые руки хирурга и мечтают встретить и обнять людей в белых халатах,

которые спасли им жизнь?! И сколько тысяч пленных сумели пройти через муки

адовых лагерей Гитлера и живут теперь на земле только потому, что рядом с

ними, такими же бесправными узниками, как они, были люди благородного долга

- русские врачи?!

В заводы болезней и смерти, в фабрики уничтожения людей превратили

фашисты свои лагеря для военнопленных. И только пленные врачи были

единственным препятствием на пути этого уничтожения, единственными борцами

со смертью. Гитлеровцы вынуждены были в той или иной степени мириться с

существованием лагерных ревиров и с деятельностью врачей, во-первых, потому,

что использовали пленных как рабочую силу, а во-вторых, потому, что

правительству Гитлера приходилось делать вид, будто оно выполняет правила

международных конвенций, предписывающих оказывать медицинскую помощь

солдатам и офицерам противника, попавшим в плен. А врачи, рискуя жизнью,

изобретательно и широко пользовались своими возможностями - спасали

умирающих от голода, объявляя их больными, скрывали в заразных бараках тех,

кого ждала смерть, участвовали в борьбе лагерного подполья, помогали узникам

бежать. Разоблаченные гестапо, они шли на казнь, принимали пытки и мучения,

а в обычном лагерном быту терпели вместе со всеми пленными голод, побои и

издевательства.

Брестские врачи прошли весь этот путь, и много истинных героев было

среди них, выполнивших честно свой долг и в дни боев за крепость, и позднее,

в фашистском плену.

Жил и работал до войны в городе Бресте главный хирург областной

больницы Степан Трофимович Ильин {После войны С. Т. Ильин работал главным

врачом областной больницы в городе Могилеве.}, пожилой, широкоплечий и

сильный человек с суровым широким лицом крестьянина и с большими рабочими

руками, делающими хирургические чудеса на операционном столе. Много лет

подряд он работал здесь, и сотни жителей Бреста были обязаны ему жизнью.

В то памятное утро 22 июня 1941 года Ильин, сразу поняв, что произошло,

первым делом прибежал в военкомат. Но там ему сказали, что никаких приказов

о мобилизации еще нет, и он поспешил в горисполком, где уже никого не

застал. Встретив на улице нескольких работников облздравотдела, он решил

вместе с ними уходить из города - доктору было ясно, что оставаться в Бресте

ему нельзя, - здесь все знали его не только как хирурга, но и как активного

коммуниста.

Путь их лежал мимо дома Ильина, и, попросив спутников минуту подождать

его, врач побежал предупредить жену. Но в это время к дому подъехала

больничная машина "скорой помощи", и взволнованная медсестра кинулась к

Ильину:

- Степан Трофимович, голубчик, скорее в больницу! Там раненых

тьма-тьмущая - и ни одного врача. Дети умирают!

Ильин остановился в смущении и растерянности. Все, что он делал до сих

пор, казалось ему единственно правильным. Он хотел уйти из города, чтобы

примкнуть к первой же воинской части. Доктор был твердо уверен, что теперь,

с началом войны, его место в армии, и у него не оставалось сомнений в том,

какая участь его ждет, если он попадет в руки гитлеровцев. Но вдруг сейчас,

увидев перед собой дрожащую от волнения, заплаканную сестру, узнав от нее,

что происходит в больнице, он впервые по-иному оценил свое поведение. Он

должен был прийти в больницу хотя бы ненадолго, для того чтобы навести там

порядок, подбодрить сестер и санитарок, вызвать врачей и организовать прием

раненых. И ему стало стыдно, что он не сделал этого.

Он обернулся назад, туда, где на углу остались стоять его спутники,

издали махнул им рукой и сел в машину. В голове у него уже был готов план

действий. Сейчас он приедет в больницу, срочно вызовет всех беспартийных

врачей, которые могут без особых опасений остаться в городе, назначит вместо

себя одного из них и тотчас же уедет из Бреста.

Но он не представлял себе того, что ждало его в больнице. И двор и

здание были сплошь заполнены ранеными - их скопилось тысячи две, если не

больше. Сюда свозили военных, сюда сползались все, кто пострадал на улицах

при обстреле и бомбежках.

- Доктор, дорогой! Степан Трофимович! Родной наш!.. - неслось со всех

сторон, пока они с сестрой с трудом пробирались к дверям, осторожно

перешагивая через лежащих на земле, истекающих кровью людей.

И, прежде чем Ильин вошел в больницу, он понял, как трудно будет ему

уйти отсюда.

Сестрам и санитаркам, с восторгом встретившим его появление, он

показался таким же, как обычно. Высокий, сильный, он одним своим видом

внушал им спокойствие и уверенность. Как всегда, сосредоточенно хмурым было

его лицо, а голос звучал с привычной грубоватой властностью. И никто из

сослуживцев Ильина не подозревал, каким нерешительным человеком чувствует

себя сейчас доктор и какая сложная борьба мыслей и чувств происходит в нем.

Он велел одной из санитарок объехать на машине всех врачей с приказом

немедленно явиться в больницу. Он осмотрел первую группу раненых и

распорядился прежде всех положить на операционный стол летчика-лейтенанта с

раздробленной ногой, доставленного на машине с аэродрома. Он обошел палаты,

указывая, как лучше разместить раненых. И все это время он думал об одном,

казалось, неразрешимом противоречии: ему нельзя оставаться в городе, но и

уйти он не может.

Так и не решив этого вопроса, он торопливо вымыл руки, надел халат,

шапочку, маску и подошел к операционному столу.

Летчик, молодой человек лет девятнадцати - двадцати, с бледным,

обескровленным лицом, широко раскрыв глаза, пристально смотрел на врача. Ему

предстояло ампутировать ногу почти до колена, и Ильин предупредил его, что

будет оперировать без наркоза - усыплять лейтенанта было некогда, хирурга

ждали другие раненые. Летчик молча кивнул, и операция началась.

Вначале, как ни старался Ильин сосредоточиться только на том, что

делает, он не мог не думать о своей судьбе, и, пока руки его совершали

привычные быстрые движения, какой-то дальний уголок сознания продолжал

решать тот же неотступно стоявший перед ним вопрос. Но мало-помалу внимание

его все больше привлекал этот юноша, лежавший на столе.

Ильин знал, как мучительна операция, какую нестерпимую боль должен

испытывать молодой летчик. Он ожидал крика, стонов, но лейтенант молчал.

Даже когда он начал пилить кость, у раненого не вырвалось ни одного стона, и

на мгновение доктору показалось, что его пациент от боли лишился чувств. Он

посмотрел в лицо летчика, увидел крупные капли пота на его лбу, посиневшие

от напряжения плотно сжатые губы, живые, полные муки глаза, и острая жалость

и нежность к этому мальчику, так мужественно переносящему страдания,

охватила его. Он уже ни о чем не думал и только торопился закончить

операцию.

- Вот и все! - сказал он, наложив последний шов и наклоняясь к лицу

летчика.

В ответ неожиданно прозвучало тихое и спокойное:

- Спасибо, доктор!..

И Ильин, чувствуя, что у него от волнения перехватило горло, поспешно

отошел к умывальнику.

И тут он понял, что вопрос, так долго мучивший его, внутренне уже решен

им. Судьбы этих двух тысяч искалеченных людей, затопивших больницу, были

сильнее его личной судьбы. Все то, что недавно казалось ему противоречивым и

несовместимым - долг коммуниста, долг врача и долг человека, - вдруг сразу

слилось воедино в том, что он делал сейчас и будет продолжать делать дальше.

Он ощутил себя здесь, у операционного стола, солдатом, который ведет бой и

не получил приказа об отступлении. И он уже твердо знал, что останется на

своем боевом посту и не уйдет отсюда, чем бы это ему ни грозило.

Он остался. Он работал до изнеможения весь этот день, работал и тогда,

когда город был уже полностью занят врагом и немцы появились в больнице. Он

стоял за операционным столом всю ночь и почти весь следующий день, только

меняя окровавленные халаты. И среди его пациентов оказались некоторые из

тех, что сражались в крепости, а попав в плен, были доставлены в городскую

больницу.

А потом потянулись долгие месяцы страшной жизни в оккупации, жизни,

полной страданий, произвола, смерти. И наконец наступил день, когда за ним

пришли из гестапо: гитлеровцам донесли, что Ильин - коммунист.

Но как только его арестовали, в городскую управу посыпались

коллективные петиции. Люди, которых он когда-то спас от смерти, их родные,

друзья просили за него оккупантов. И хотя много тяжкого довелось пережить

Ильину в тюрьме, гитлеровцы не решились расправиться с таким популярным в

городе человеком и в конце концов выпустили его. А вскоре после этого доктор

Ильин установил связь с партизанами и ушел в один из отрядов, пробыв там до

самого освобождения Бреста.

Степан Ильин был штатским, а не военным врачом. Но еще в первые месяцы

оккупации ему приходилось иногда бывать в лагере для пленных Южного военного

городка, где работали его коллеги - военные медики из Брестской крепости,

попавшие в гитлеровский плен. Он видел невыносимые условия этого лагеря,

видел, как мрут от голода и болезней тысячи пленных, видел мучения наших

людей и, страдая от невозможности помочь им, иногда думал, что его место как

коммуниста и врача - там, среди узников фашизма, которые больше всего

нуждаются в его помощи. Однажды, приехав туда, он заявил, что остается с

пленными, и доктор Юрий Петров, руководивший ревиром Южного городка, с

трудом отговорил его от этого намерения и почти насильно вытолкнул Ильина из

ворот лагеря, быть может, тем самым сохранив ему жизнь. Недаром другой врач

этого ревира, Сергей Сергеевич Ермолаев, позже находясь в лагере Седлец,

оказался не в силах вынести все то, что ему пришлось видеть и пережить. Он

покончил жизнь самоубийством, перерезав себе горло бритвой, и все усилия

врачей спасти его остались тщетными.

Юрий Петров, Иван Маховенко, Владимир Медведев, Василий Занин, Борис

Маслов - все эти врачи из Брестской крепости взяли на себя в лагере Южного

городка нелегкую обязанность лечить и спасать от смерти наших раненых

пленных. Это были хирурги высокого класса, мастера своей профессии, но им

пришлось работать в недопустимой обстановке.

Раненые валялись на грязной соломе, не хватало бинтов для перевязок, не

было лекарств - гитлеровцы отнюдь не хотели помогать врачам лечить тех, кого

они старались скорее загнать в могилу. Приходилось всячески изворачиваться:

медсестры стирали бинты, и они снова шли в дело, порой удавалось выпросить

для раненых лишнюю порцию баланды, случалось добывать у немецких врачей

медикаменты.

Юрий Викторович Петров, ученик знаменитого ленинградского

хирурга-онколога академика Петрова, был большим специалистом своего дела.

Немецкие врачи из военного госпиталя, разместившегося в Бресте, вскоре

узнали, что в лагерном ревире в Южном городке работает очень искусный

хирург. Порой они приезжали посмотреть на его операции, проконсультироваться

по какому-нибудь сложному случаю, а Петров пользовался этим интересом и

уважением к себе со стороны немецких коллег, чтобы достать у них то

перевязочные материалы, то лекарства.

Петров и Маховенко были спасителями майора Гаврилова, когда героя

крепости привезли в лагерь. Брестское гестапо почему-то интересовалось

выздоровлением майора, и возникало опасение, что с ним могут расправиться за

его стойкость и упорство. Чтобы этого не случилось, врачи объявили, что

Гаврилов заболел тифом, и перевели его в тифозный барак. Тифа гитлеровцы

боялись как огня, и Гаврилоз на два месяца исчез из их поля зрения. За это

время чиновники в гестапо сменились, история с Гавриловым позабылась, и его

оставили в покое. Тогда врачи выписали его из тифозного барака и устроили

раздатчиком баланды на кухне, чтобы он мог подкормиться и немного

восстановить свои силы.

Мне не довелось присутствовать при первой послевоенной встрече П. М.

Гаврилова с его спасителем Ю. В. Петровым, которая произошла на аэродроме,

когда герой крепости приехал в гости к своим бывшим соратникам, живущим

сейчас в Ленинграде. Зато я видел, как встретились в Москве годом раньше

герой Бреста, теперь белорусский писатель Александр Махнач и, ныне уже

покойный, доктор Иван Кузьмич Маховенко, замечательный, душевный человек,

показавший себя в плену и блестящим хирургом, и настоящим гражданином.

Маховенко делал Махначу в ревире Южного городка сложную операцию, вынимал

пулю, прошедшую через всю ногу от пятки до колена. Я видел, какими глазами

смотрел Махнач на своего бывшего врача, как Маховенко тут же заставил его

показать раненую ногу, ощупывал и оглядывал ее и как потом они вдвоем

увлеченно и надолго погрузились в свои воспоминания, забыв обо всех

присутствующих. И, прислушиваясь к их разговору, я понимал, что для каждого

из этих бывших узников фашизма врач оставался не просто товарищем по

несчастью, с которым многое пережито вместе, но товарищем старшим, особо

уважаемым, какое бы соотношение в возрасте ни было между ними.

У меня нет возможности назвать здесь многих медиков из Брестской

крепости, живых и погибших, как нет возможности даже упомянуть всех

участников героической Брестской обороны. Но в заключение этой главы я хочу

рассказать только одну историю трудной, честной и трагически оборвавшейся

жизни русского врача Бориса Алексеевича Маслова.

Военврач II ранга Маслов был начальником окружного госпиталя, который,

как уже говорилось, находился на самой границе - на Южном острове крепости.

Когда началась война, он оказался на своем посту и руководил спасением

больных и раненых. Госпитальные корпуса горели и рушились под артиллерийским

обстрелом и бомбежками, и по приказанию Маслова всех больных перенесли

оттуда в ближайший каземат в земляном валу.

Бой шел около внешних ворот Южного острова, не смолкала перестрелка на

валах над Бугом, какие-то группы бойцов дрались около полуразрушенных

госпитальных зданий. В каземат к Маслову приносили раненых, и он с

несколькими врачами и сестрами старался оказать им посильную помощь, хотя

бинтов и медикаментов почти не было. Потом раненых набралось столько, что

пришлось занять два соседних каземата.

Поглощенные своей лихорадочной работой, врачи и сестры потеряли счет

времени. Они не знали, сколько часов прошло, когда неподалеку от убежища,

где находились раненые, послышались трескучие очереди автоматов и загремели

разрывы гранат. Гитлеровские солдаты прорвались на этот край острова и

теперь прочесывали один за другим казематы земляного вала, забрасывая

гранатами и простреливая из автоматов эти полутемные помещения.

Они приближались, и нельзя было терять времени. У Маслова был пистолет

- он мог застрелить одного-двух фашистов. Но что будет потом? В отместку

автоматчики закидают гранатами и перестреляют и раненых, и врачей, и сестер.

Погибнут сотни доверенных ему людей. Нет, их надо было попытаться спасти.

Маслов надел новый белый халат и, выйдя наружу, под пули, пошел

навстречу вражеским солдатам, размахивающим гранатами. Мучительно вспоминая

забытые немецкие слова, он закричал, чтобы солдаты не стреляли: в этих

казематах находятся только беспомощные раненые. Держа наготове гранаты,

автоматчики недоверчиво и подозрительно заглядывали внутрь. Потом они

пробежали мимо. Раненые были спасены, хотя бы на время.

Вместе с другими врачами и сестрами Борис Маслов оказался вскоре в

лагере Южного городка Бреста. Он работал в лагерном ревире, как и Петров,

Маховенко, Ермолаев, но мысль о побеге не оставляла его. В конце лета Маслов

с группой бойцов бежал. Они пришли ночью в город, и Маслов пробрался домой,

чтобы переодеться в штатский костюм. Попрощавшись с женой и дочерью, которых

он бросал тут на произвол судьбы, врач со своими товарищами той же ночью

двинулся на восток - к фронту.

Много дней шли они через леса и болота, изредка заходя в деревни, с

трудом спасаясь от немецких облав, то и дело натыкаясь на полицаев и

предателей. Это был трудный и долгий путь.

Однажды, уже далеко от Бреста, их приютил на ночь какой-то

железнодорожник. Здесь они узнали, что фронт ушел за сотни километров и что

даже Смоленск захвачен врагом. И они поняли, что не дойдут.

В ту ночь в дом железнодорожника прибежала плачущая женщина - его

соседка. Она сказала, что в ее хате умирает узник, бежавший из немецкого

лагеря. Женщина боялась вызвать врача: если бы на нее донесли, она была бы

расстреляна за укрывательство беглеца.

Маслов тотчас же отправился к ней. Помочь больному уже было нельзя:

истощенный, измученный беглец погибал от сильнейшего воспаления легких. Он

умер через несколько часов. Плача, женщина передала Маслову все его

документы.

Умерший не был военным - у него нашли паспорт. И тут обнаружилось

любопытное совпадение: покойника звали, как и Маслова, Борисом Алексеевичем,

только фамилия была другая - Кирсанов. По возрасту он оказался почти

ровесником врача, и все это вдруг подсказало Маслову, что ему надо делать.

Врач решил подклеить на паспорт свою фотографию и с этим документом

вернуться назад в Брест. Лишь немногие знали его в городе, и он надеялся

устроиться где-нибудь в районе, а потом установить связь с партизанами и

уйти в один из отрядов.

Так он и сделал. Когда в Бресте "доктор Кирсанов" явился к немецкому

окружному врачу "гебитсарцту", тот, конечно, спросил его диплом, но Маслов

объяснил, что все его документы сгорели в первый день войны, и предложил

проверить свое умение на деле. Несколько операций убедили немца, что перед

ним опытный, знающий хирург, и по просьбе Маслова он был направлен на работу

в больницу местечка Любешов, где вскоре завоевал симпатии всех жителей.

В начале 1943 года он узнал, что в соседнем, Морочанском районе активно

действуют партизаны. В районном центре оказалась вакантной должность врача,

и Маслов добился перевода туда. Через некоторое время с помощью местных

жителей связь с партизанами была установлена, и однажды к командиру отряда в

лесной лагерь привели человека, который, по-военному вытянувшись, доложил,

что "военврач второго ранга Маслов прибыл для дальнейшего прохождения

службы". С этих пор он перестал быть Борисом Кирсановым и опять сделался

Борисом Масловым, партизанским врачом в одном из отрядов Героя Советского

Союза А. Ф. Федорова.

После соединения с частями Советской Армии Б. А. Маслов был начальником

большого военного госпиталя в городе Станиславе в Западной Украине. В 1948

году он демобилизовался из рядов армии по болезни, но вскоре был арестован и

осужден по ложному обвинению в пособничестве врагу.

Маслов погиб в одном из сибирских лагерей. Герой Брестской крепости,

партизан, преданный Родине советский человек, медик с высоким чувством долга

и ответственности, он не дожил до лучших времен и пал жертвой бериевских

репрессий.

Пусть же этот краткий рассказ будет первым маленьким и скромным венком

на неведомую могилу врача - патриота и героя.

[equilibria 166]

Герои медицины: Рапорт акушерки из Освинцима

http://www.minzdrav.org/news/54/

[equilibria 166]

Спаситель матерей

В 1846 году, когда 28–летний венгерский врач Игнац Земмельвейс приступил к работе в центральном клиническом госпитале Вены, медицина еще не знала причин инфекционных заболеваний.

Родильная горячка в то время убивала тысячи молодых женщин. Иногда погибало до трети родильниц. Картина была такова: высокая, до 40 градусов, лихорадка, сотрясающие ознобы, проливной пот и множественные очаги гнойного воспаления, которые находили на вскрытии.

В госпитале, где работал Земмельвейс, было два родильных отделения. На первом проходили обучение будущие врачи, на втором – акушерки, и разница в смертности от родильной горячки доходила до 5 раз, причем счет был не в пользу врачей. Но почему?

Земмельвейс бился над этой загадкой, тщательно собирая данные, выдвигая, проверяя и отвергая гипотезу за гипотезой, пока однажды не случилась трагедия. Весной 1847 года погиб коллега и добрый друг, профессор судебной медицины Якоб Коллетчка. Один из студентов, ассистировавших на вскрытии, порезал ему палец грязным скальпелем. Коллетчка скончался от состояния, которое мы сегодня знаем как сепсис.

Патологоанатомическая картина соответствовала той, которую Земмельвейс сотни раз видел у погибших от родильной горячки матерей: множественные очаги гнойного воспаления.

Стало ясно, откуда взялась громадная разница в смертности: на втором отделении учились акушерки, которые, в отличие от студентов–медиков, не участвовали во вскрытиях. В то время, напомню, медицина еще не знала инфекционной теории, и будущие врачи нередко поднимались в родильный зал прямо из прозекторской, т.е. принимать роды часто прибегали прямо от трупа, вытерев руки носовыми платками. Они приносили с собой то, что погубило Якоба Коллетчку, и передавали это роженицам.

Земмельвейс предложил простую вещь: мыть руки не после, а до того, как прикасаться к пациенту. Надо сказать, предложение это было встречено с большим недовольством, но Земмельвейс проявил завидное упорство и нажил множество недоброжелателей, заставляя докторов мыть руки раствором хлорной извести. Позже хлорной известью стали обрабатывать еще и инструменты.

В том же году непопулярные меры принесли плоды: смертность на отделении снизилась в разы. Казалось бы, тут и должно прийти заслуженное признание: налицо великолепный результат и научное обоснование.

Открытие Земмельвейса было велико, но еще масштабнее были невежество и заносчивость медицинских кругов. Тогдашние светила не могли допустить и мысли о том, что кто–то будет заставлять их мыть руки, а сами они, несмотря на убедительные доказательства, резона не видели.

Дошло до абсурда: директор клиники, профессор Клейн, на глазах которого состоялось открытие, не продлил контракт Земмельвейсу.

Идея Земмельвайса вызывала такое сильное неприятие, что врачебное сообщество не убедила даже самоубийство немецкого врача Густава Михаэлиса, который одним из первых применил на практике идеи Земмельвейса и добился снижения смертности среди своих пациенток, но покончил жизнь самоубийством из-за осознания собственной неспособности изменить общее мнение врачебного сообщества и смерти близкого человека от родильной горячки.

Раздраженный непрошибаемой тупостью местных медицинских кругов, Земмельвейс покинул Вену и переехал в Пешт, где устроился в акушерское отделение небольшой больницы. Внедрив свой метод, он добился того, что за пять лет лишь 8 женщин (0,85%) погибло от родильной горячки. В это время в Вене, где родилась и была отвергнута его теория, сотни женщин умирали от послеродового сепсиса.

Увы, и в Пеште врачебное сообщество не приняло его метод. Даже когда Земмельвейс стал профессором акушерства Пештского университета и снова продемонстрировал впечатляющие результаты, это ничего не изменило.

Труды Земмельвейса, в частности, его книга, вышедшая в 1861 году, были встречены недоброжелательно. Инфекционная теория, которая могла бы вправить мозги медицинского «истеблишмента» и объяснить возникновение и распространение послеродового сепсиса, появится лишь спустя годы.

Можете представить себе то отчаяние, которое овладело Земмельвейсом. Сделав потрясающее открытие, он никак не мог донести его до коллег! Разразившись серией открытых писем, в которых многие именитые профессора акушерства были справедливо названы невеждами и безответственными убийцами, он еще сильнее настроил критиков против себя.

Поведение Земмельвейса стало меняться, появились перепады настроения, он стал пить и проводить время в обществе проституток. Некоторые биографы высказывают предположения, что у него начиналась болезнь Альцгеймера, либо нередкий среди акушеров того времени третичный сифилис с поражением головного мозга.

Коллеги Земмельвейса при содействии его жены, предложив «посмотреть одну из новых клиник Фердинанда фон Гебры», заманили его в психиатрическую лечебницу. При попытке уйти оттуда он, не отличавшийся кротким нравом, был избит несколькими санитарами, ранен, заключен в смирительную рубашку и брошен в камеру с обитыми стенами.

Спустя две недели Игнац Земмельвейс скончался от гнойного сепсиса в возрасте 47 лет.

Он так и не узнал, что к тому времени во Франции Луи Пастер уже связал микроорганизмы с процессами брожения и порчи продуктов. В том же году британский хирург Джозеф Листер, прочитавший работу Пастера, выдвинул предположение о связи микробов с хирургическими инфекциями и стал применять карболовую кислоту для обработки ран, а позднее – рук хирурга, инструментов и даже воздуха в операционной.

Спустя четыре десятка лет, в 1906 году на пожертвования врачей из разных стран мира в Будапеште был открыт памятник Игнацу Земмельвейсу, основоположнику асептики, спасителю матерей.

http://drnovikov.livejournal.com/108395.html

[equilibria 166]

Уже который раз одна и та же проблема: когда вставляю с пост ссылку на источник, все сообщение пропадает. Причем, одна ссылка не приводит к исчезновению всего поста, а другая, в данном случае, на ВИкипедию - обнуляет весь текст.

Почему?

[equilibria 166]

История одного героя.

 

Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?

Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!

Чудо? Вы скажете, нужно чудо?

Так пусть же! Считайте, что чудо есть!

Эдуард Асадов, "Баллада о ненависти и любви".

Судно "Обь" с шестой советской антарктической экспедицией на борту вышло в плавание 5 ноября 1960 года. Девять недель спустя, 18 февраля 1961, была открыта новая советская станция "Новолазаревская". Экспедиция успела как раз вовремя: опускалась полярная зима, несущая за собой месяцы и месяцы темноты, холода и снежных буранов. Море замерзло. Корабль, привёзший их на остров, уплыл, и должен был вернуться только через год. Отрезанные от внешнего мира, тринадцать участников эспедиции - теперь уже сотрудники станции Новолазаревская - могли надеяться только на самих себя.

 

Среди них был и 27-летний молодой хирург Леонид Рогозов. Там, в Ленинграде, он должен был защитить диссертацию по новым методам оперирования рака пищевода, но бросил все дела, чтобы отправиться в экспедицию.

 

29 апреля 1961 Рогозов обнаружил у себя тревожные симптомы: слабость, тошноту, и позже - боли в правой подвздошной области. Сильно поднялась температура. У себя в дневнике он писал:

"...Кажется, у меня аппендицит. Но я не подаю виду, даже улыбаюсь. Зачем пугать друзей? Все равно они не смогут помочь..."

Покой, голод, холод, местные антибиотики не помогали. Леониду пришлось признаться самому себе - операция неизбежна, если он хочет выжить. А выжить нужно было непременно - он был единственным врачом на станции.

 

Состояние ухудшалось. Что делать человеку с аппендицитом, когда ближайшая антарктическая станция находится за 80 километров? Добраться можно только на самолете, но ни один самолет не полетел бы в снежную бурю. Оставался один выход - оперировать самому.

30 апреля 1961 состояние ухудшилось еще больше, и Рогозов решил - пора. Члены команды вынесли всё из комнаты, оставив только кровать, два стола и настольную лампу. Простерилизовали белье и инструменты для оперирования. Доктор подготовил трёх ассистентов, не имевших никакого отношения к медицине - метеоролога Александра Артемьева, подававшего инструменты, и инженера-механика Зиновия Теплинского, который держал у живота небольшое зеркало и направлял свет от лампы. Начальник станции Владислав Гербович дежурил на случай, если кому-то из ассистентов станет плохо.

 

В лежачем положении, с полунаклоном на правый бок, врач произвел местную анестезию раствором новокаина и сделал 12-сантиметровый разрез в правой подвздошной области. Спустя 30-40 минут от начала операции развилась общая слабость, появилось головокружение, из-за чего пришлось постоянно останавливаться на короткие перерывы.

 

"Я не позволял себе думать ни о чём, кроме дела... Если бы я потерял сознание, Саша Артемьев сделал бы мне инъекцию - я дал ему шприц и показал, как это делается... Мои бедные ассистенты! В последнюю минуту я посмотрел на них: они стояли в белых халатах, и сами были белее белого. Я тоже был испуган. Но затем я взял иглу с новокаином и сделал себе первую инъекцию. Каким-то образом я автоматически переключился в режим оперирования, и с этого момента я не замечал ничего иного."

 

 

 

"Я работал без перчаток. Зеркало помогает, но в то же время запутывает - в конце концов оно показывает вещи отраженными. Работать приходилось в основном на ощупь. Было сильное кровотечение, но я не позволял себе торопиться - нужно было делать всё наверняка. Вскрыв брюшную полость, я задел слепую кишку и её пришлось зашивать. Внезапно в моей голове вспыхнуло: «Я поранил себя ещё в нескольких местах и не заметил этого...» Я становлюсь слабее и слабее, голова кружится. Каждые четыре-пять минут я останавливаюсь отдохнуть на 20-25 секунд. Наконец, вот он, проклятый аппендикс! С ужасом я увидел темное пятно на нем: это означало, что ещё день промедления - и меня уже было бы не спасти... "

 

Под конец, Рогозов был очень бледен, потерял много крови, но завершил операцию, которая, продлившись около двух часов, закончилась в 4 утра по местному времени. На следующий день температура начала спадать, через четыре дня выделительные функции нормализовались и ушли признаки местного перитонита. Спустя пять дней, температура окончательно вернулась к норме, спустя неделю он снял швы.

 

Лишь через год, в конце мая 1962, полярная экспедиция вернулась на родину. На следующий же день после возвращения в Ленинград, Рогозов отправился на работу в Первый медицинский институт. Вскоре он успешно защитил свою диссертацию и занялся научной и преподавательской работой на факультете общей хирургии. С 1979 года он работал в больницах и медсанчастях города, а с 1986 года заведовал отделением хирургии лимфоабдоминального туберкулёза НИИ физиопульмонологии. Он никогда больше не возвращался в Антарктику и умер на 67-м году жизни в Санкт-Петербурге, 21 сентября 2000 года.

 

Песня Владимира Высоцкого «Пока вы здесь в ванночке с кафелем» посвящена именно Леониду Рогозову.

http://yvision.kz/post/207066

[equilibria 166]

Одинокий Парад в Запорожье

 

Год назад в Запорожье власти запретили Парад Победы, разрешив только митинг в парке Трудовой Славы. Но дедушка-ветеран прошёл с велосипедом и Знаменем Победы по центральным улицам Запорожья. Потому что в Запорожье всегда был Парад на проспекте Ленина и на площади Ленина. Потому что в День Победы обязательно должен быть Парад. 

 

Слава храброму ветерану, настоящему Человеку! 

 

Самое главное, в Запорожье много нормальных людей. Они аплодировали на улицах боевому деду и Знамени Победы. 

 

 

http://dnr24.com/main/8878-odinokiy-parad-v-zaporozhe.html

[призрачный гонщик 170]

Фашистская хунта на Украине. 

Зато Крым наш!!! И Донбасс нашим будет!

 

[сярожа 1]

пусть еще золото наше(Николая 2  с процентами возвращают и будет мир и благодать

 и развалется все кроме нас

[сярожа 1]

 

 привет всем как жизнь ну что в ШОС создаем нашу команду против  их немощных капиталистов

[MNatalya 680]

В 13.06.2017 в 12:51, сярожа сказал:

 

 привет всем как жизнь ну что в ШОС...

сярожа, на счёт ШОС не скажу), а вот о том, как у кого жизнь, думаю, во многом, можно судить по сообщениям в верхней части форума: применение лекарств (самых разных – от ПИТРС до…) и др.проблемы.

Конеч., люди не всегда пишут: кто-то просто привык читать, у кого-то состояние не ахти (мягко говоря) и либо нет желания писать, либо все силы-желания уходят на преодоление элементарных бытовых «жизненных задач». У кого-то состояние более-менее, но он не хочет «сглазить»). Ну а что, все разные – бывает и такой вариант.

А бывает, что человеку объективно нелегко, его состоянию, по большому счёту, не позавидуешь, но он продолжает светить другим. Прям в тему – солдаты жизни, хочется сказать им спасибо!

И ещё в тему). Конеч., дело прошедших дней – давно прочитала статью о судовом докторе Рогозове, но всё равно хочу сказать: equilibria, спасибо, впечатило. Помнится, был у нас отличн.преподаватель по хирургии (кстати, с похожей фамилией)), можно было узнать от него очень многое, но такой истории не помню. А может просто не запомнилось по молодости тогдашних лет).

Да и, вообще, на форуме много не только полезного, но и интересного, ведь РС – не единственная радость жизни)).

Всем самого хорошего!